Евгения Марлитт - Семь нот любви
Она снова взяла Гольфельда под руку и потянула его вперед, но тот, казалось, решил сегодня в первый раз в жизни поступить наперекор кузену. Он еле передвигал ноги, внимательно осматриваясь по сторонам, как будто его интересовал каждый камешек на дороге, каждая пробегавшая ящерица. Он даже завел вроде бы очень интересный разговор со своей спутницей и останавливался, чтобы выслушать ее ответ.
Фон Вальде что-то пробормотал сквозь зубы, чего Елизавета не могла расслышать, но взгляд, брошенный им на двоюродного брата, дал ей понять, что он взбешен. С нею он совсем не разговаривал, а она не решалась поднять на него глаза, хотя чувствовала его взгляд на себе постоянно. Она боялась, что ее лицо выдаст ему все, что происходило в ее душе.
Слабый звук трубы, долетевший до них с площади, возвестил, что начало торжества уже близко. Оттуда доносился глухой шум, и за деревьями были видны пестрые движущиеся фигуры гостей. И вот музыканты заиграли туш.
Елизавета воспользовалась подходящим моментом, чтобы ускользнуть от фон Вальде, так как его тесным кольцом обступила толпа гостей. Какая-то дама выступила вперед с букетом цветов, окруженная четырьмя нимфами, чтобы поздравить виновника торжества неудачными стихами.
– Фон Вальде сумел в нужный момент отделаться от своей Дульсинеи! – шепнула гофмейстерина старому графу, сидевшему возле беседки. – Он никогда не простит Лессен и нашей Корнелии, что из-за этой нелепой выдумки ему пришлось играть роль рыцаря этой девицы! Милочка, – обратилась она к Елене, сидевшей возле нее и смотревшей на толпу грустным взглядом, – мы должны забрать вашего брата сюда, как только его там отпустят, и приложить все усилия, чтобы заставить его забыть неудачное начало праздника.
Елена машинально кивнула головой. Очевидно, она слышала только половину того, что ей сказала старуха. Ее маленькая искалеченная фигурка, окутанная тяжелыми складками голубого шелка, беспомощно прислонилась к высокой спинке стула, а щеки стали белее водяных лилий вокруг ее головы.
Елизавета между тем пробралась к доктору Фельсу и его жене.
– Останьтесь, пока не начнут танцевать, – предложила последняя, в ответ на желание Елизаветы уйти домой. – Мы тоже пробудем недолго – мысли о моих малышах не дают мне покоя. Мое присутствие здесь – это большая жертва, которую я приношу общественному положению своего мужа. Господин фон Вальде, дамой которого вы должны быть сегодня, не танцует, он отпустит вас, когда начнется танец.
Толпа гостей внезапно рассеялась. С крыши башни раздались звуки марша. Мужчины появились из-за деревьев, дамы, подчиняясь составленным на этот день правилам, поспешили к ним, чтобы сопровождать своих кавалеров к столу.
Фон Вальде медленно шел, заложив руки за спину, и разговаривал о чем-то с незнакомым господином.
– Милейший господин фон Вальде, идите к нам! – позвала его старая гофмейстерина, протягивая ему руки. – Я оставила вам очаровательное местечко, вы отдохнете здесь на вполне заслуженных лаврах. Эти нимфы будут ухаживать за вами и принесут из буфета все, что вы пожелаете.
– Ваши заботливость и доброта трогают меня, ваше превосходительство, – ответил он. – Но я не думаю, что фрейлейн Фербер собралась оставить меня на произвол судьбы.
Он говорил громко и обернулся к Елизавете, оказавшейся неподалеку. Она слышала каждое слово и сразу подошла к нему, после чего так же смело и решительно встала около него, как будто и не желала уступать своих обязанностей другой. На его лице в эту минуту промелькнуло нечто вроде радостного испуга. Казалось, он совершенно забыл о том, что гофмейстерина приготовила для него «прелестное местечко», потому что, слегка поклонившись старухе и любезным барышням, предложил Елизавете руку и повел ее на другую сторону площадки под старый дуб, в тени которого приютились супруги Фельс.
– Нет, это уже чересчур – обратилась баронесса Фалькенберг к старому графу Вильденау и весьма смущенным «нимфам», – он хочет испортить праздник, подчеркивая присутствие этой особы. Теперь я начинаю сердиться на него. Никто не сознает яснее меня его полное право быть недовольным, но мне кажется – ему незачем заходить так далеко и забывать остальных, которые совершенно ни при чем. Я готова держать пари, что эта глупышка вообразит, будто все делается ради ее прекрасных глаз.
Все десять любезных «дриад» метнули уничтожающий взгляд на Елизавету, которая в этот момент направлялась к шатру и скоро возвратилась оттуда с бутылкой шампанского и четырьмя бокалами к дубу, где устроились за столом доктор Фельс с женой и фон Вальде.
– Все наши дамы устроили себе сегодня целые цветники на головах, только фрейлейн Фербер лишена какого-либо украшения, точно Золушка. Этого я не потерплю, – сказала госпожа Фельс и, вынув из большого букета, который держала в руках, две розы, хотела украсить ими Елизавету.
– Постойте, – фон Вальде удержал ее за руку, – в этих волосах я хотел бы видеть только флердоранж.
– Это, знаете, подобает только невесте, – спокойно возразила докторша.
– Вот именно поэтому, – ответил он таким тоном, будто сказал что-нибудь само собой разумеющееся и, наполнив бокалы, обратился к доктору: – Выпьем, доктор, за здоровье моей спасительницы, златокудрой Эльзы из Гнадека!
Доктор улыбнулся и чокнулся с ним. К ним подошли еще несколько кавалеров с бокалами в руках.
– Прекрасно, что вы пришли, господа! – воскликнул хозяин дома. – Выпейте за исполнение моего самого горячего желания!
Раздалось громкое «ура», и весело зазвенели бокалы.
– Ужасно! – возмутилась старая гофмейстерина, роняя на тарелку вилку с куском маринованного угря. – Они ведут себя, как в студенческом кабачке. Я совершенно поражена. Между прочим, – обратилась она к Елене, – я, к своему величайшему изумлению, вижу, что ваш брат в замечательных отношениях с доктором Фельсом.
– Да, он очень ценит его как весьма справедливого человека с чрезвычайно обширными познаниями, – ответила Елена.
– Все это прекрасно, но он, вероятно, не знает, что этот человек на очень дурном счету при дворе. Представьте себе, он имел дерзость…
– Да, я знаю эту историю, брат рассказал мне ее на днях, – перебила Елена.
– Как! Ему известно это, и он так мало считается с настроением двора, где его всегда так выделяли? Ужас! Уверяю вас, дитя мое, меня уже сейчас мучает совесть, и я, наверное, не посмею поднять глаз при дворе, сознавая, что встретила здесь этого невоспитанного человека.
Елена пожала плечами и предоставила обер-гофмейстерину упрекам ее совести и большому бокалу шампанского.
Девушка испытывала те душевные муки, которые иногда причиняются светскими обязанностями. Она должна была внимательно выслушивать всякие пустяки, тогда как страшная боль разрывала ее сердце.
