Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь
У Георгия во время чтения краснели не только уши, но и щеки, и шея, видная в вороте рубашки, однако это было единственным признаком его растерянности. Он стойко держал хорошую мину при плохой игре, по терниям сюжета проскочил, не дрогнув, пожал плечами, а потом вернулся к той самой строфе, загодя отмеченной бабушкой карандашиком: «Как узнал о том народ…»
– Понятно… – протянул внучек, не глядя на Александру Константиновну. – А я и не знал, что это Пушкин… – Зыркнул черными глазищами вверх-вниз, прикусил губу, пробурчал опять: – Понятно…
Больше не было о сем сказано ни слова, однако никаких опасных бумажек Александре Константиновне у Георгия больше не попадалось (что вовсе не означало, конечно, что их не было!). Да она, впрочем, лишена была сыскного азарта и надеялась на разум парня. А по ее мнению, разум у парня имелся.
Но, молчи не молчи, а бытие определяет сознание. Поэтому Александра Константиновна очень болезненно воспринимала все глупости, творимые высшим начальством и руководством страны, понимая, что они «подогреют» негодование Георгия и его друзей. Молодежи вечно хочется колебать мировые струны… Это выражение, насчет струн, Александра Константиновна прочла у кого-то из поэтов, а у кого, не помнила, может, тоже у Пушкина. Или у Державина? Сумарокова? Карамзина? Нет, не вспомнить! Зато она накрепко запомнила вычитанное у Достоевского в «Братьях Карамазовых». Мол, наши русские мальчики придут в вонючий трактир, засядут в угол, и хоть прежде не знали друг друга, а потом еще сорок лет не будут знать друг друга, но зато примутся рассуждать о мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, те о социализме и анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату. Так ведь это те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время…
В отличие от России царской, в России советской не слишком-то много было «трактиров» (столовых, кафе, пивных, ресторанов, пельменных etc.), где «русские мальчики» могли бы собраться и поговорить, не опасаясь «всевидящего глаза и всеслышащих ушей» некоей конторы, название которой в восемнадцатом году состояло из двух, в тридцать седьмом из четырех, а ныне – из трех букв. Хороший, кстати, вопрос для команды КВН… Обычно «русские мальчики» ютились по кухням или общежитским комнаткам, дымили папиросами, пили пустой чай, чтобы промочить охрипшие горла, иногда уезжали в турпоходы, и тогда песни под гитару у костра сбивались все на те же опасные, такие опасные для них и, увы, совершенно безвредные для «мировых струн» споры: что делать, куда идти, кто виноват, когда же придет настоящий день… и вообще, будет ли все-таки нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме, или нет…
Каждый раз, когда Георгий задерживался, Александра Константиновна видела в воображении этакую продымленную кухню (пять-шесть квадратных метров) в какой-нибудь пятиэтажке. Форточка открыта, чтобы «русские мальчики» не задохнулись от дыма «Примы» или «Звезды», ну а под форточкой стоит себе, навострив непомерно длинные уши, некий человек с неприметной внешностью, а из-за угла выворачивает «черный ворон»… Сердце немедленно начинало колотиться так, что приходилось совать под язык таблетку валидола, а то и нитроглицерина капать на сахарок! И не помогала ирония, мол, у всех друзей Георгия квартиры не в первом этаже, и пресловутый человек с неприметной внешностью и длинными ушами не станет летать, чтобы подслушивать их разговоры…
– Извините, Александра Константиновна, – раздался рядом негромкий голос. – Кажется, мы пришли. Вы позволите проводить вас до квартиры? Если не ошибаюсь, вы занимаете номер два в первом этаже?
Александра Константиновна очнулась и с немалым изумлением уставилась на женщину в зеленом элегантном костюме, стоявшую рядом с ней с двумя авоськами в руках. Они каким-то образом оказались возле подворотни, за которой стоял дом, где издавна жили Русановы, потом Аксаковы, а с некоторых пор и Монахины.
– Почему в первом? Во втором! – удивилась Александра Константиновна.
– Ой, да, я все время путаю, – кивнула женщина. – В России очень забавно нумеруются этажи. Во Франции первый этаж – это ваш второй. А ваш первый – обычно служебный, он и не нумеруется никак.
– Погодите-ка, девушка, – насторожилась Александра Константиновна. – Погодите-ка! Опять вы о Франции! Вы что, в самом деле из Парижа?
– Ну да, я же сразу сказала, что из Парижа, – кивнула «девушка». – Кстати, меня зовут Рита Ле Буа.
Фамилия показалась Александре Константиновне чем-то знакомой, но она не могла сообразить почему.
– А откуда вы знаете меня и мой адрес?
– Потому что я знакома с одной дамой в Париже, которая… – Рита Ле Буа запнулась, нерешительно глядя на Александру Константиновну, – которая дала мне относительно вас небольшое приватное поручение.
Александра Константиновна неприязненно сузила глаза:
– В Париже? Дама? Знает меня? Совершенно не представляю, кто это!
Рита Ле Буа смотрела растерянно:
– Александра Константиновна, неужели вы забыли… ведь у вас в Париже…
Ле Буа! Александру Константиновну даже в дрожь бросило. Она вспомнила!
Эвелина Ле Буа! Оля и Люба, когда Александра вернулась из Пезмолага, рассказали ей то, что открыл им незадолго до смерти Константин Анатольевич Русанов. Честно говоря, Александра не вполне в ту историю поверила. Очень уж она походила на какой-нибудь роман. Просто театральщина какая-то в духе Клары Черкизовой! А жизнь – не роман, нет, не роман. Это трагедия. Трагедия, которая может грянуть из-за повода, куда более ничтожного, чем разговор с какой-то подозрительной особой на улице – вдобавок разговор о парижских родственниках… Поэтому Александра Константиновна снова сузила глаза, с еще более неприязненным выражением, чем прежде:
– У меня никого нет в Париже. Ни-ко-го! И мне оттуда не от кого получать никаких приветов. Не от ко-го! А вы, я погляжу, с такими подходцами! Капусты якобы ей захотелось, ах ты Господи… Придумали бы что-нибудь пооригинальнее! Ладно, довольно! Поднесли сумки – и спасибо большое. И прошу вас более меня не беспокоить. Слышали? Не бес-по-ко-ить! Прощайте, мадемуазель!
Александра Константиновна выхватила у Риты сумки и довольно величаво, что было нелегко, учитывая их вес, скрылась в подворотне.
Рита растерянно смотрела ей вслед. Она видела, как ее родная тетка и одновременно, если так можно выразиться, мачеха со своими неуклюжими авоськами поднялась на косенькое крылечко и вошла в подъезд, над которым было окошко, до половины – сверху – прикрытое белой тюлевой занавеской. На подоконнике пылали герани – совершенно такие же, как в Париже, цветущие почти во всех тамошних жардиньерках. Летом там полно петуний и анютиных глазок, а на зиму остаются только герани, да еще иногда – цикламены…
