Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь
Чтобы побег удался наверняка, Леблан посоветовал переодевшейся Франсуазе бросить те лохмотья, в которых она ходила, в канаву на парижской дороге. И пока преследователи бешено скакали в направлении столицы, Франсуаза и ее спаситель спокойно добрались до Бельгии, которая тогда была всего лишь Фландрией. Там, в замке Белейль, принадлежавшем принцу де Линю, который был ее кузеном, Франсуаза нашла самый радушный прием и защиту. Наконец-то она оказалась в полной безопасности…
У принца были большие связи. Шулемберг понял это, когда король Людовик XIV лишил его своего расположения, отчитал его и приговорил к ссылке в его поместье Мондеже. В 1665 году он уехал туда, взяв с собой прекрасную Анну де Суастр. Любовница его, заметив, что деньги на исходе, не задержалась на землях изгнанника. В 1671 году маршал Шулемберг наконец отдал богу душу – одинокий и покинутый всеми. Говорят, ни малейшее раскаяние даже на мгновение не коснулось этого безжалостного сердца.
Для Франсуазы его смерть означала полное освобождение. Но радость эта пришла к ней слишком поздно. Тридцать один год бесконечных мучений и унижений дал о себе знать. Здоровье ее было окончательно подорвано. Она вернулась во Францию в сопровождении все того же верного Леблана, который, может быть, помимо преданности, испытывал к своей госпоже и более нежные чувства. Какое-то недолгое время она наслаждалась вновь обретенной семьей, общением с сестрами, жизнью на родине. Очень недолгое… 26 января 1676 года, всего на четыре года пережив своего палача, Франсуаза де Форсевиль, вдова маршала Шулемберга, тихо угасла в пятьдесят шесть лет… На вид ей было не меньше семидесяти…
Великий Конде
Отец Тиксье сегодня явился в донжон замка Шатору во второй раз. Впервые он побывал здесь десять лет назад по приказу герцогини де Лонгвиль, чтобы убедиться: со знатной дамой, которая содержится в донжоне в качестве узницы, обращаются хорошо и условия ее содержания не слишком жестоки. Покинув свет и обратившись к Богу, сестра Великого Конде видела свой христианский долг в заботе о судьбе женщины, по отношению к которой ее брат – в глубине души она не могла этого не признавать – проявил себя бесчестным и жестокосердным человеком.
Этой узницей была Клер-Клеманс де Брезе, племянница кардинала Ришелье и, к своему великому несчастью, принцесса де Конде. Правду сказать, отец Тиксье, истинный иезуит, был несколько не в духе в день того первого визита к пленнице: он ожидал увидеть безумную женщину, склонную к истерикам, неряшливую, бредящую наяву. Напротив того, его встретила немного странная, но весьма достойно выглядящая женщина с замкнутым лицом и ледяным взглядом. Благородная дама вела монашескую жизнь среди двух десятков слуг, таких же суровых и холодных, как она сама.
Было видно, что содержат ее во вполне нормальных условиях. В какой-то степени было даже учтено ее высокое положение принцессы. Говорить со священнослужителем она практически отказалась. Только в тот момент, когда иезуит упомянул имя ее безжалостного супруга, она обратила к нему взгляд своих глаз, производивших жутковатое впечатление редкой бесцветностью, и прошептала:
– Принц относится ко мне с величайшим презрением… Впрочем, клянусь Господом, я его презираю не меньше!
И все. Больше ни словечка. С этим отец Тиксье и вернулся в замок Монтрей-Белле, где его ожидала герцогиня. С тех пор между ними не возникало никаких разговоров о принцессе Конде.
И вот сегодня, осенним днем 1686 года, ему пришлось вновь вернуться сюда. Принцесса, на его взгляд, почти не переменилась. Может быть, только чуть-чуть побледнела и чуть-чуть похудела. Впрочем, она приняла его, лежа в постели, но не выказала ни малейшего волнения, когда он сообщил о цели своего нынешнего визита.
– Принц Конде скончался, мадам… Было бы по-христиански помолиться за упокой его души…
Но, как и тогда, десять лет назад, только взглядом дав понять, что известие услышано, принцесса прошептала:
– Ах, значит, он умер?..
– Да, мадам, в Фонтенбло…
Одна из фрейлин принцессы поторопилась спросить, в голосе ее прозвучала ничтожная доля надежды:
– Но, по крайней мере, в тот момент, когда принц готовился предстать перед Богом, он вспомнил о своей супруге?
Отец Тиксье ограничился тем, что, ничего не ответив, опустил голову. Конечно, Конде вспомнил о ней, но ненависть оказалась сильнее страха божьего суда: он заклинал короля держать жену в заключении и дальше!
После ухода иезуита принцесса попросила оставить ее одну в большой комнате с высокими сводами, где уже сгущались сумерки. Она даже отказалась от того, чтобы зажгли светильники. Ей хотелось в полутьме предаться воспоминаниям о своей жизни, о своей мучительной любви. Воспоминания эти были мрачны, как сама ночь. Да, солнце скупо улыбнулось ей один только раз, в тот день, который казался ей таким счастливым, таким прекрасным: 9 февраля 1641 года. В день, когда она венчалась с единственным мужчиной, которого когда-либо в жизни любила.
Тогда ей было всего тринадцать лет, но она была вполне готова любить и быть любимой, вполне созрела для счастья и ощущала его, узнав, что просватана за молодого Людовика де Бурбон-Конде, старшего сына принца Конде, юношу, носившего в то время титул герцога Энгиенского.
Ему было двадцать лет. Его лицо с резкими чертами, огромным орлиным носом и горящими глазами можно было бы назвать уродливым, если бы не огромное природное обаяние герцога. Очень высокий, с густыми, цвета воронова крыла, всегда чуть-чуть растрепанными волосами, герцог Энгиенский всегда казался Клеманс де Брезе совершенно восхитительным.
Особенно хорош он был в день их свадьбы, несмотря на то что ухитрился посадить какое-то грязное пятно на свой великолепный, шитый золотом костюм (будущий Великий Конде отличался редкостной неряшливостью). Клеманс даже старалась не замечать, что будущий супруг не уделял ей, своей невесте, никакого внимания: он даже и не посмотрел в ее сторону!
Церемония бракосочетания, проводившаяся архиепископом Парижским Жаном-Франсуа де Гонди в часовне кардинальского дворца, была необыкновенно пышной. Присутствовали и сам король Людовик ХIII, и королева Анна, и маленький дофин, в белом атласе с головы до пят, и весь двор. Но чаще всего взоры присутствующих обращались на дядю юной Клеманс. Кардинал Ришелье, чья алая мантия и властный взгляд подавляли всех, кто собрался на венчание, был доволен делом рук своих.
Да, это была великолепная церемония! Но тем не менее, по мере того как она продолжалась, маленькая новобрачная в наряде из золотой парчи получала все меньше и меньше удовольствия, потому что ее будущий супруг не удосужился удостоить невесту ни единым взглядом!
