Ладинец - Лариса Шубникова
Елена слушала дядьку Терентия, а сама на Павла поглядывала, примечала много того, чего не видала раньше. И стать не та, что у Власа, и взор иной, словно не глубокий, не вдумчивый. А уж когда разумела, что вспоминает о женихе бывшем, так и навовсе осерчала. Ведь сколь дён вразумляла себя самое, что место ее опричь брата, что участь ее решена, а тут на тебе. Все мысли о зловредном, все думки о нем. Едва вслух не заругалась, мол, кыш, отцепись.
А он и не отцеплялся! Лип смолой, будто заставлял помнить о себе. С того Еленка впадала в тоску непонятную, становилась задумчива. Одним днем выискала подарок боярича – Ладинец – да и надела на шею. И не абы как, а так же, как и сам Власий носил. Перекинула под косу и ходила. Оберег старый бился о спину, холодил, но боярышня носила. Чуяла в том странную отраду. Еще отраднее стало, когда Терентий поведал, что боярич жив и здоров, и Елене легко стало, а все потому, что тревожилась о зловредном, боялась, что посекут.
– Да что ж такое? – засердилась Еленка, головой тряхнула и сошла с крылечка. Походя, крикнула Агаше, чтоб готовилась к приходу Лавра и пошла к озеру.
Хрусткий снег под ноги ложился, веселил путь боярышни. Широкое мерзлое Череменецкой озеро встретило тишиной, благостью светлой, а потому Еленка и не устала вовсе, пока шла к островку, на котором скит стоял. Издалека приметила поселенцев, что собирались в часовенку малую на службу. Топтались сердешные, ждали обряда, что творил всякий вечер мудрый Алексий.
– Явилась? – глубокий голос заставил Елену обернуться.
Алексий стоял возле крайнего малого домка, что промеж послухов называли кельей. Высокий, крепкий не ветхий еще муж, но поживший. В простом одеянии бурой ткани, перетянутом вервьем.
– Здрав будь, – Еленка поклонилась поясно, глаза опустила и ждала слова старца.
– Увидал тебя, Елена, издалече. Идешь, будто ношу тяжкую несешь. Ай, случилось что?
– Нет, все гладко. Вести отрадные. Я за братом. Заберу его сей день, в дом сведу. Боле прятать не надобно.
– Стало быть, прощаться вскоре? – Алексий шагнул ближе. – Ну того я ждал. А вот что с ношей твоей? Говори нето.
Елена задумалась. Шла не просто так, а за разговором. Потопталась, не зная, куда глаза прятать от мудрого, куда руки девать. А потом вздохнула и начала:
– Скажи мне, как ты место свое нашел? Как разумел, что в скиту тебе жить надобно? Шепнул кто? Сам додумался? Или господь указал?
Алексий перекрестился, как делал всегда, ежели, кто рядом поминал господа.
– Чую, разговор не обо мне, Елена. Что, тоскливо тебе близ скита? Жизнь в тебе бьется дюже сильно? Ежели тут место не твое, так куда сердце-то ведет? Куда тянет?
– Место мое опричь брата, – молвила твердо, но после своих же слов и опечалилась.
Алексий помолчал, натянул шапку простого сукна поглубже.
– Вот что, идем в келью. Мороз дюже кусает, – и пошел себе.
А Еленка что ж, двинулась за старцем. Так и шли до заледенелого малого крылечка. Дверь тяжелую Алексий отворил не без труда и оба ступили в теплые сенцы, а уж потом в малую гриденку.
Алексий сбросил худой зипун, перекрестился на старую иконку и уселся на лавку ближе к кривой печи. Еленка опустила плат на плечи и села рядом со старцем.
– Елена, ежели разумеешь, что место твоё рядом с братом, так отчего меня выспрашиваешь? – Алексий положил кулаки пудовые на колени, прислонился спиной к теплому боку печи. – Что? Заметалась? Молчи, не говори. Давно ждал, когда тоска на тебя навалится.
– Как ты знал-то, не пойму? – удивилась боярышня. – Я сама про то не ведала.
– То загадка невеликая. Много в тебе жизни, Елена, а смирения мало. В скиту тебе не место. Токмо знай, что и опричь брата жизнь тебя не обрадует. Ты давеча говорила, что боярич к тебе сватался, так ступай за него.
Елена помолчала малое время, потом с лавки поднялась и принялась шагами мерить гриденку тесную.
– Брата не оставлю, – голосом построжела. – Нужна я ему.
– Ой, ли? – Алексий хмыкнул навовсе по-мирски. – Ты вот о чем подумай, упрямая, точно ли ты ему нужна, не он тебе? С чего взялось-то такое, что ты вокруг него, как мать вьешься? А то и поболе, чем иная баба о дите об нем печешься. Знаю, что сироты вы обое, знаю и про то, что дома лишились через алчность человеческую. Но и разумею, что в ином причина. С чего, Елена? Обскажи.
Елена еще пометалась малое время, а потом, словно враз обессилев, присела рядом со старцем:
– О таком и не обскажешь одним-то словом.
– А ты торопишься куда? – Алексий выпрямился, положил руку теплую на Еленкину голову, пригладил смоляные волоса.
– Так…служба у тебя…
– Никодим справит. Ты посиди, дочка, размысли. Я Никешу упрежу и вернусь.
Ответа ее не дождался, ушел из кельи, но вернулся скоро. К тому времени Еленка сидела тихая, словно придавило ее тяжким чем-то.
– Не ушла… Стало быть, мает тебя. Говори нето, не бойся. Меня мудрым кличут, а то неправда. Если чем и наделил меня господь, так ушами. Что? Ты не удивляйся, дочка. Слушаю и все, – Алексий уселся рядом, молча ждал, когда Еленка говорить станет.
Она кулачишки сжала и начала:
– Мать постриг приняла, когда Лавруше год с половиною минул. Ушла из дому, напоследок ни его на руки не взяла, ни меня не приветила. Ранним утром отец увез ее со двора и… – боярышня вздохнула глубоко. – Отец-то первый месяц держался, а потом и запил. Горько, черно. Иным днем навовсе в разум не входил. Разогнал почитай всю дворню. Одна нянька осталась, да стряпуха черная, Луша. Я боялась его, а Лавруша еще горше. Рыдал, кричал, когда отец заходил в ложницу и ругал нас выродками. Сам страшный, опухший, косматый. С того времени братец спать перестал, лешака боялся, а сам, маленький, знать не знал, что это батька его родной пугает. Я Лавра с рук не спускала, плакал сердешный, да так жалобно, что
