Элизабет Вернер - Дорогой ценой
– Ты тоже, надо полагать, все последнее время считала меня тираном? – спросил Равен глухим голосом, в котором сквозило сильное волнение. – Может быть, ты когда-нибудь поблагодаришь меня за то, что я удержал тебя от слишком поспешного шага. Ты еще не знаешь ни себя, ни своего сердца, а между тем собралась связать себя на всю жизнь. Винтерфельд первый встретился тебе, когда ты перестала быть ребенком, первый заговорил с тобой о любви, и ты уверила себя в чувстве, которое никогда не существовало. Это была детская мечта, и ничего более.
– Нет, нет! – запротестовала Габриэль, тщетно пытаясь высвободить руку, которую крепко держал барон.
– Ты чувствуешь всю правду того, что я сказал, – продолжал он, – не отрицай! Но обещание может быть нарушено, а слово – взято обратно.
– Никогда! – страстно воскликнула девушка. – Я люблю Георга, одного его и никого другого! Я буду его женой.
Равен тотчас выпустил ее руку, его сверкающий взор погас.
– В таком случае позабудь на будущее время всякий страх и заботу обо мне – мне их не надо, – произнес он, и в его голосе слышалась безграничная горечь.
Остальную часть пути они проехали, не обменявшись более ни словом. Понемногу надвигались ночные тени, горы окончательно исчезли во мраке, а лежавший над полями туман становился все гуще. Когда они подъехали к Р., начало уже смеркаться. Экипаж только что миновал предместье и повернул на широкую улицу, ведущую к замковой горе. Другим концом она упиралась в одну из обширных городских площадей. Оттуда доносился сильный шум, и, несмотря на сумерки, можно было различить волнующуюся толпу, заполнявшую всю площадь. Барон был поражен, когда до его слуха долетел этот шум; он высунулся из экипажа и пристально посмотрел в сторону площади, затем быстрым, тревожным взглядом окинул свою спутницу.
– Это очень некстати, – вполголоса проговорил он. – Лучше было бы мне оставить тебя с матерью!
– Что случилось? Есть какая-нибудь опасность? – бледнея, спросила Габриэль и снова вспомнила слова полковника Вильтена о том бесстрашии, с каким губернатор в таких случаях ставил на карту себя и свою безопасность.
Равен заметил страх девушки, но приписал его ее боязни лично за себя.
– По-видимому, шум идет от городской тюрьмы, – сказал он. – По многим признакам я ожидал, что сегодняшний день пройдет спокойно, иначе, разумеется, не уехал бы. Но не беспокойся, тебе не угрожает ни малейшей опасности. Конечно, мне придется оставить тебя.
– Ради бога, только не это! – воскликнула Габриэль. – Куда ты хочешь идти?
– Туда, куда зовет меня мой долг – на место беспорядков, а ты вернешься домой одна, тебя никто не тронет. Остановись, Иосиф!
Кучер натянул вожжи, и барон поднялся со своего места.
– Иосиф, ты как можно скорее отвезешь барышню в замок.
Он открыл дверцу экипажа, но девушка в смертельном страхе схватила его за руку:
– Не оставляй меня! Возьми меня с собой!
– Что за глупости! – сказал барон, решительным движением освобождаясь от ее руки. – Ты поедешь в замок, а я приду туда, как только беспорядок будет прекращен.
Он вышел из коляски и хотел закрыть дверцу, но в ту же минуту Габриэль быстро выпрыгнула из экипажа и, став рядом с ним, прижалась к нему.
– Я не оставлю тебя одного в опасности! Я не боюсь, ничего не боюсь, когда ты со мной. Пойдем вместе!
Взгляд Равена вспыхнул – на этот раз в нем сверкнул луч восторга, страстного торжества.
– Ты не можешь сопровождать меня, – сказал он тем странным голосом, который Габриэль только однажды слышала из его уст – тогда, у «Ключа ундин». – Ты должна понять, что я не могу взять тебя туда, в это шумное сборище, где я, может быть, окажусь не в силах защитить тебя. Я не в первый раз вижу такие сцены и знаю, как обуздать толпу, но мне изменила бы привычная энергия, если бы я не знал, что ты находишься в полнейшей безопасности. Обещай мне спокойно вернуться домой и ждать меня там.
Он посадил Габриэль в экипаж. Она больше не сопротивлялась, понимая, что женщина не должна идти в мятежную толпу. Только смертельный страх мог внушить ей такую мысль, и этот страх так ясно выражался теперь на ее личике, что мужество Равена поколебалось. Он почувствовал, что должен немедленно расстаться с нею, если не хочет уступить немой мольбе этих глаз.
– Я должен идти, – поспешно сказал он. – Прощай, будь спокойна!
Он захлопнул дверцу и сделал кучеру знак ехать дальше. Габриэль видела, как он быстрыми, решительными шагами направился к площади. Лошади тронулись, и экипаж с удвоенной скоростью понесся к замку.
Глава 12
Прошло более часа, а губернатор все еще не возвращался. В замке уже начали тревожиться его долгим отсутствием, зная со слов кучера, вернувшегося с одной молодой баронессой, что барон пошел на площадь, где собрались мятежники. В доме губернатора и ранее было известно о начавшихся в городе беспорядках, но подробностей никто не знал, поскольку служебному персоналу раз навсегда было запрещено покидать в подобных случаях замок, а из живших там чиновников никто не решился пойти на опасное сборище. Один советник Мозер, случайно попавший в город, по-видимому, задержался там, ожидая восстановления спокойствия, чтобы в безопасности пройти по улицам.
Кабинет барона был освещен. Только глубокая ниша полукруглого окна оставалась в тени, и в ней, наполовину скрытая тяжелыми портьерами, стояла Габриэль. Она не в силах была оставаться на половине матери и пришла в кабинет опекуна, потому что эта комната выходила окнами в сторону города. Наступившая темнота мешала наблюдениям, да и вообще замок находился слишком далеко от центра города, чтобы можно было видеть происходящее, но из окна кабинета виднелась по крайней мере освещенная дорога, ведущая на замковую гору. Каждый, кто шел по дороге, был заметен уже издали, и потому девушка не двигалась со своего места у окна.
Это была уже не прежняя Габриэль. Безмолвная и бледная, с судорожно сжатыми руками, она, прислонившись к окну, не отрываясь, смотрела на дорогу, как будто ее взор мог проникнуть сквозь окружающую тьму. Это полное страха ожидание довершило то, что началось несколько недель тому назад, – пробуждение от детских грез, которыми девушка так долго обманывала и себя и других. Все в ней и вокруг нее сияло солнечным светом до той минуты, пока единственный взгляд не открыл ей всю глубину до сих пор неизведанной страсти. С тех пор на ее жизненный путь упала первая тень и больше уже не сходила с него. Беззаботность бабочки, стремящейся прочь от всего, что казалось печалью или горем, исчезла вместе с солнечными лучами, освещавшими ее жизнь, и то, что пробудилось в ее очарованной душе, было новым страстным ощущением молодого существа, которому суждена своя доля страданий и борьбы. Теперь, когда Габриэль впервые дрожала за чужую жизнь, находившуюся в опасности, она почувствовала, что значит для нее эта жизнь…
