Елена Арсеньева - Амазонка (Надежда Дурова)
Вот для чего она рождена! Вот в чем ее счастье! В свободе! Мать, нося ее под сердцем, мечтала о сыне – и не зря. Только ошибка либо насмешка природы сделала женщиной ту, которая совершенный мужчина по духу! И какое счастье, что Россия сейчас как раз начинает боевые действия за границей, что истинному храбрецу есть где себя показать!
«Воинственный жар с неимоверной силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно начала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение свое – сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделаться от пола, которого участь и вечная зависимость начинали страшить меня».
В армии ее никто не найдет, а вот она наконец-то обретет свое истинное «я». Так думала Наденька – и именно это явилось причиною, что девятнадцатилетний юнец, коего все принимали за четырнадцатилетнего, оказался «товарищем» Коннопольского полка, поставив в конный строй своего любимого Алкида. Это произошло 17 сентября 1806 года – в день ее именин.
Конечно, то была авантюра, но авантюра самого благородного свойства. Вреда от нее не было никому, а пользы…
«Итак, я на воле! Свободна, независима! – восторгалась она. – Я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим, и наградою! Воля, драгоценная воля кружит голову мою восторгами от раннего утра до позднего вечера! Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец моим уделом навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, ее чувствую в душе и сердце!»
Наденька упивалась тяготами походной жизни, муштрой, даже голодом, даже усталостью – а тем паче боями, свистом пуль, она не чуралась страшных, кровавых сцен… но при этом спустя много лет признавалась, что единственной кровью, которую пролила, была кровь гуся, которого она добыла к Рождеству и которому срубила саблей голову. Амазонка наша вовсе не была жестока – ей нужно было не дать выход своим животным, вернее, зверским инстинктам, ибо таковых инстинктов у нее вовсе не имелось, просто ей нужна была истинно мужская жизнь.
Однако тонкость женского восприятия мира все же была присуща ей, оттого через много лет она напишет в своих «Записках», соединяя эту тонкость с холодным аналитическим подходом к такому явлению, как храбрость:
«Ах, человек ужасен в своем исступлении! Все свойства дикого зверя тогда соединяются в нем! Нет, это не храбрость! Я не знаю, как называть эту дикую, неустрашимую смелость, но она недостойна называться неустрашимостью! Полк наш в этом сражении мало мог принимать деятельного участия: здесь громила артиллерия и разили победоносные штыки пехоты нашей; впрочем, и нам доставалось, мы прикрывали артиллерию, что было весьма невыгодно, потому что в этом положении оскорбление принимается безответно, то есть должно, несмотря ни на что, стоять на своем месте неподвижно. До сего времени я еще ничего не вижу страшного в сражении, но вижу много людей, бледных как полотно, вижу, как низко наклоняются они, когда летит ядро. Как будто можно от него уклониться! Видно, страх сильнее рассудка в этих людях! Я очень много уже видела убитых и тяжело раненных. Жаль смотреть на этих последних, как они стонут и ползают по так называемому полю чести. Что́ может усладить ужас подобного положения солдату-рекруту? Совсем другое дело – образованному человеку: высокое чувство чести, героизм, приверженность государю, священный долг Отечеству заставляют его бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и спокойно расставаться с жизнью».
Готовность спокойно расставаться с жизнью – это скоро стало для «товарища» Соколова привычным. Как-то раз граната разорвалась под брюхом у Алкида, однако в ту же секунду конь невероятным прыжком оказался поодаль – и его не задел ни единый осколок. В другой раз Алкид вывез темной ночью своего хозяина с поля боя и привез именно в расположение далеко отошедшего полка, спас Соколова от плена. В третий раз Соколов потерял его при отступлении и отыскал лишь чудом…
«О прекрасный конь мой! – от души восклицала Наденька, в горькие минуты вспоминая, что она, оказывается, не удалой гусар, а просто глупая женщина. – У какой взбалмошной дуры ты в руках!»
Случайная гибель Алкида стала для нее страшным ударом. С трудом пережив утрату и мучаясь от животной глупости других лошадей (в Алкиде Соколов всерьез подозревал разум более чем человеческий!), товарищ наш заново обвыкается со службой. Идет время, которое, как известно, все лечит, и искательница приключений начинает настолько осваиваться с походной жизнью, что у нее пробуждается честолюбие: «Неужели я буду всю жизнь простым солдатом?!»
А между тем Соколов не знал, какие тучи сгущались над его головой.
Уже с год назад Наденька написала письмо отцу, чтобы известить, что жива и здорова, сражается на благо Отечества. Дуров, который только недавно похоронил жену, попытался разыскать любимую дочь. Для этого он обратился с просьбой к самому государю. Протекцию оказал брат, живущий в Петербурге, и вот что из этого вышло.
Полковник начал издалека расспрашивать Соколова, согласны ли были его родители на военную службу. Затем появился унтер-офицер и привез приказ явиться в штаб в Витебск, причем у Соколова отобрали новую лошадь, седло, пику, саблю, пистолеты… Он не знал, что думать. Тем паче что любопытные взгляды устремлялись к нему со всех сторон. Особенно болезненно воспринимает он теперь ставшие было привычными прозвища: гусар-девица, улан-панна… Трактирщица, у которой поселяется Соколов, говорит, что если он позволит себя зашнуровать в корсет, то она держит пари на весь свой трактир против одного злотого, что во всем Витебске нет ни одной девицы с такой тонкой талией, как у него. С этими словами она принесла свой корсет, и тут Наденьке ничего не оставалось, как расхохотаться, ибо в этот корсет она могла поместиться даже не одна, а вместе с четырьмя дочками трактирщицы…
На другой день «товарища» Соколова препроводили к самому графу Буксгевдену – главнокомандующему. Дрожащему от ужаса «товарищу» граф очень ласково сказал, что вызвал его по приказу государя. Если он думал этим успокоить юного воина, то ошибся: Соколов перепугался еще больше. А ведь впереди была поездка в Петербург в сопровождении Засса, флигель-адъютанта его величества… Бедняга Соколов простился бы с жизнью, когда бы все не обращались с ним с необычайной предупредительностью и заботливостью. И все же он продолжал готовиться к худшему.
И вот позади долгий путь, и вот начинается аудиенция у Александра…
