Лариса Шкатула - Шпионка для тайных поручений
Собственно, Соня даже не представляла себе, чем она будет заниматься. Девушка успокаивала себя лишь тем, что со временем она всему научится, и, кто знает, может, ее умению позавидует сам Тредиаковский.
Пока же княжна могла только догадываться, почему задержался в Париже Григорий. Ему нужна была помощь французских властей.
План вызволения Вареньки, очевидно, у Григория имелся, а баронесса де Кастр вынуждена была болтаться без дела в Монпелье, изображая собой богатую праздную дуру!.. Это, конечно, Соня сказала о себе сгоряча: не думала же она, что Григорий будет посвящать ее во все подробности дел, толком еще не зная, на что она способна.
Софья не понимала, почему она так злится. В любом предприятии — это известно и ребенку — ничего не делается быстро.
— Быстро только кошки родятся! — сказала бы в этом случае покойная княгиня Астахова.
Пожалуй, Соне лучше сейчас думать о чем-нибудь другом. Например, вспоминать об оставшейся в Дежансоне Агриппине.
Несчастье, которое случилось с девушкой, побудило княжну Астахову ускорить обещанное вознаграждение — дать своей горничной, которая была ее крепостной, вольную. Сей документ она подписала в присутствии нотариуса, вдовы Фаншон и Григория Тредиаковского. Но и этого ей показалось мало.
Маркиз Антуан де Баррас потихоньку выздоравливал в доме своей давней знакомой — мадам Фаншон. Об отношениях с этой достойной женщиной, миловидной и веселой, он предпочитал не распространяться, но два ее сына-погодка удивительным образом походили на самого маркиза. Правда, только лицом, взяв крепость фигур и саженные плечи от предков по линии матери…
Сыновья вдовы относились к маркизу почтительно, как и подобает относиться простолюдинам к аристократу, называли «ваша милость» и целовали руку. Несколько раз, думая, что никто не видит, старый маркиз останавливал любящий взгляд на плечистых фигурах сыновей Фаншон, и в глазах его мелькала гордость. Или это Соне только казалось?
Княжна с легким сердцем оставила свою горничную Агриппину в этой дружной семье, уверенная, что о ней хорошо позаботятся. Самой горничной Соня дала двести рублей. Агриппина даже испугалась.
— Ваше сиятельство, вы хотите оставить меня здесь навсегда?
— Нет, дорогая, — ласково улыбнулась ей Соня. — Я непременно приеду за тобой, если ты хочешь по-прежнему быть рядом со мной. А пока привыкай к тому, что ты свободная женщина и можешь располагать собой, как пожелаешь. Мне нужно съездить в Нант к Луизе, а на обратном пути я заеду в Дежансон, и мы непременно увидимся. А потом поедем в Италию, в Англию или Шотландию…
Шотландия была мечтой Сони с детства, но пока обстоятельства складывались так, что поездку в страну Вальтера Скотта на время придется отложить.
Посвящать Агриппину в свои отношения с Тредиаковским она считала излишним, а на вопрос девушки о том, где теперь Григорий Васильевич, княжна пожала плечами и ответила:
— Говорил, вроде ему в Париж надобно… Зато Соня рассказала маркизу, как обошелся с девушкой его сын, и Антуан де Баррас был потрясен. Флоримон!.. В его жилах текла кровь древней династии Капетингов, чьи потомки не раз прославились в крестовых походах…
— Я должен загладить свою вину перед этой девушкой! — вне себя от горя твердил старый маркиз.
Когда Софья рассказала об этом пострадавшей горничной, та умилилась.
— Так и сказал — загладить вину? — повторяла она, недоверчиво покачивая головой, и признавалась своей госпоже: — Не правда ли, маркиз до сих пор красив! Сразу видно, что он знатный человек… Он так много знает!.. Он даже поцеловал мне руку!
Княжна про себя посмеивалась: кому бы в России пришло в голову поцеловать руку крепостной девке? Но соглашалась, что порода в маркизе видна до сих пор. Старость не обезобразила его лицо, а сделала еще величественней.
Вообще-то оставить Агриппину в Дежансоне посоветовал княжне Тредиаковский.
— Агриппина перенесла тяжелое потрясение, — сказал он. — Представьте, как бы вы чувствовали себя, окажись на ее месте. Она стесняется вас, стесняется окружающих. Девушку мучает стыд. Ей кажется, что все знают о ее позоре…
Соня представила. Вернее, попыталась представить. Картина показалась ужасной. У нее даже мурашки по коже побежали. Но вот сама Агриппина… Что-то Соня не видела у нее особых мучений.
Княжна знала, что и в простом народе девушки не меньше заботились о своей невинности, чем девицы знатного рода. А уж потерять девственность через насилие! Многие накладывали на себя руки от горя. По крайней мере, так всегда считала Соня, так она читала об этом в романах. Агриппина же порыдала денек, повздыхала, а потом философски заметила:
— Что же делать, девичество не вернуть. Видать, мне на роду написано остаться незамужней, хотя теперь и вольной. Господь награждает нас за муки и терпение. Если я стану работать, то со временем смогу накопить денег и, например, открыть какую-нибудь лавочку, где стану торговать благовониями или цветами. Я еще не решила…
Софья была разочарована: это и все горе? А потом подивилась планам восемнадцатилетней девушки: первое, о чем та стала размышлять, — как выжить, как обеспечить себя средствами. Пожалуй, и княжне стоило поучиться у горничной стойкости и практическому отношению к жизни. Потому, наверное, она и усомнилась в словах Григория о потрясении Агриппины и о том, что ей надо дать время прийти в себя.
Для себя Соня объяснила: высокие чувства девушкам из простого народа недоступны. И, потеряв честь, руки на себя они вовсе не накладывают.
Накануне ее отъезда в Монпелье маркиз Антуан почувствовал себя гораздо лучше. Он мог уже понемногу ходить, что и делал, опираясь на руку Агриппины. Он подолгу что-то рассказывал девушке, а та согласно кивала.
Это несказанно удивляло княжну: что может быть общего у такого старого, образованного человека, как маркиз, со служанкой, которая едва научилась читать и писать? Уж ей ли не знать, как простовата Агриппина, как примитивно судит она о жизни… Или маркиза де Барраса всю жизнь тянет к простолюдинам?
Как бы то ни было, о своей бывшей крепостной она могла не беспокоиться. Маркиз был достаточно богат, чтобы позаботиться об Агриппине ежели не самому, то посредством своих денег.
С Софьей Агриппина расставалась без слез и, кажется, без сожалений, что, надо сказать, княжну задело. Может, и вправду лучше оставить ее насовсем во Франции? Но оказалось, что Агриппина лишь поверила прежним обещаниям Софьи. Теперь она только повторила:
— Ваше сиятельство обижены на меня за то, что пришлось дать вольную той, у которой вся родня — крепостные? Вы поэтому оставляете меня здесь?
