Барбара Картленд - Благоухающий Цветок
— Азалия дикарка, она не танцует и избегает балов, — как-то заявила тетка своей приятельнице, несмело предложившей включить девушку в число приглашенных вместе с ее кузинами.
Азалии захотелось закричать, что это неправда, но она не сомневалась, что такой поступок лишь навлечет на нее дядин гнев и ничуть не изменит ее жалкого положения в этом доме.
Но Гонконг по крайней мере ближе к любезной ее сердцу Индии. И там ее будут окружать цветы и птицы, она будет купаться в солнечном свете и видеть улыбающиеся лица.
— Мисс Азалия, если вас не затруднит, отнесите эти сэндвичи в кабинет сэра Фредерика, — сказала миссис Берроуз, прервав размышления девушки. — В кладовой стоит графин виски. Генерал распорядился, чтобы его не выставляли до конца вечера, а то гости все выпьют. Он хочет, чтобы ему побольше досталось.
— Да, я знаю, — отозвалась Азалия, — я захвачу графин с собой. Пусть ваш муж немного отдохнет, ведь с ревматизмом не побегаешь по лестницам.
— Ах, добрая вы душа! Прямо не знаю, что бы я без вас делала, ведь с обедом и ужином столько хлопот!
И это было верно.
Азалия, сделавшаяся к тому времени умелой кухаркой, приготовила почти половину обеденных блюд и все блюда для ужина.
— Как я рада, что все уже позади, миссис Берроуз! — заметила она вслух, берясь за поднос с сэндвичами, украшенными петрушкой. — Вот я вернусь, и мы выпьем с вами по чашке чая.
— Вы это заслужили, дорогая, — ответила старушка.
Из просторной кухни с высоким потолком и кафельным полом, аккуратно расставленной посудой и начищенными до блеска кастрюлями Азалия направилась по коридору в кладовую.
На одном из боковых столиков старый Берроуз оставил серебряный поднос с массивным стеклянным графином, наполненным виски. Азалия переложила на поднос сэндвичи, взяла его и направилась в дядин кабинет.
Из большой гостиной, откуда вынесли почти всю мебель, освободив ее для танцев, доносилась музыка. Это была большая и красивая комната с французскими окнами до полу, открывающимися в сад. Впрочем, стояла зима, и окна были закрыты.
Азалия представила, как красиво здесь летом, можно выйти из тускло освещенной газом комнаты в благоухающий цветами сад, расположенный, как ей казалось, в самой верхней точке Лондона. Из окон гостиной виднелась зеленая долина, подобную которой не раз изображал Констебл на своих полотнах.
Впрочем, больше всего девушку интересовал сад. Она знала, что отец генерала был заядлым садовником и, уйдя в отставку, приложил много усилий, чтобы сделать свой сад не только красивым, но и пользующимся заслуженной славой среди любителей садоводства. Он сумел вырастить множество экзотических растений, невиданных прежде в Англии, выписывая их для этой цели из разных уголков мира.
Одержимый цветами, полковник Осмунд настоял на том, чтобы его внучки получили при крещении имена, совпадающие с названиями его любимых цветов.
— Весьма типично, — едко заметила по этому поводу леди Осмунд, — что твоя мать выбрала для тебя совершенно неподходящее имя.
Азалия готова была возразить, что имена Виолетта и Маргарита скучны и встречаются слишком часто, однако, успев прожить к этому времени в доме несколько месяцев, знала, что тетке лучше не перечить.
Генеральша не била ее, хотя девушка не сомневалась, что она вполне способна на это, однако завела обыкновение раздавать пощечины, и щипки ее, весьма болезненные, оставляли синяки на руках.
Это была крупная и сильная особа; Азалия ощущала себя рядом с ней хрупкой и маленькой. И перечить ей опасалась.
И вот теперь она торопливо несла в кабинет сэндвичи и виски — генерал имел обыкновение выпить рюмочку перед сном — и мечтала о том, как она в новом платье будет танцевать на балу вместе со всеми.
Приглашения гостям она рассылала сама и знала, что молодежи на приеме будет совсем немного и что это либо офицеры, либо сыновья и дочери из семейств, с которыми генеральша находила возможным общаться.
«Если бы прием устраивала я, — сказала себе Азалия, — то пригласила бы своих друзей… настоящих друзей».
И с горечью подумала, что едва ли сможет когда-нибудь позволить себе обзавестись друзьями.
Она вошла в кабинет, расположенный в дальнем конце дома, и увидела, что в камине уже ярко полыхает огонь: старый Берроуз не забыл его разжечь.
Газовая горелка неярко освещала комнату, скрадывая потертую обивку кресел и ветхость ковра. Впрочем, больше всего Азалию привлекала в этой комнате библиотека, и она, несмотря на недостаток времени, частенько украдкой брала книги, чтобы на досуге насладиться чтением.
И читала ночами, несмотря на холод в ее спальне.
В комнатах Виолетты и Маргариты, как и у самой генеральши, служанка разжигала утром камин и поддерживала огонь в течение всего дня.
Азалия же была лишена такой привилегии, и никакое количество одеял не могло согреть ее даже при закрытых окнах. Ее постоянно била дрожь, а нос все время был синим от холода.
Поставив виски и сэндвичи на столик, она повернулась к камину и протянула руки к пламени. И тут увидела в висевшем над камином зеркале свое отражение.
За два года она изменилась: фигура по-прежнему оставалась как у подростка, но ключицы уже не торчали из выреза платья.
Как и у матери, лицо ее было сердцевидным, чуть заостренным к подбородку, а карие глаза сделались еще больше и привлекали к себе внимание.
Неестественная бледность объяснялась тем, что она была перегружена работой по дому и редко получала возможность совершать прогулки на свежем воздухе. Впрочем, она и не стремилась подолгу гулять, напуганная холодными зимними ветрами.
Азалия вгляделась в свое отражение.
Она не могла решить, красивы ли ее темные волосы и расширенные словно от испуга глаза.
И в который раз пожалела, что отца нет рядом. Уж он-то сказал бы ей правду. Ее взгляд упал на фартук, в котором она стряпала весь день на кухне.
Под фартуком на ней было надето платье, принадлежавшее прежде то ли Виолетте, то ли Маргарите. Они всегда одевались почти одинаково и предпочитали неяркие тона — светло-голубой, бледно-розовый или бежевый. Ей же эти платья совершенно не шли.
Почему, она и сама не знала. Видимо, к тому времени, когда их отдавали ей, платья становились до того изношенными, застиранными и утратившими форму, что носить их было почти невозможно.
— Какая разница, как я одета, — успокоила она себя. — Кто меня сейчас видит?
Не успела она произнести эти слова, как услышала приближающиеся к двери шаги.
Она догадалась, что это не дядя — он едва ли оставит гостей, — и потихоньку скользнула за тяжелую бархатную штору, закрывавшую окно, не желая встречаться с посторонними.
