Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская
— Почему? Я ведь не особенный. Я обычный. И не верующий. Без роду, без племени… — Промычал Бруно.
— Не говори так, не говори, — прошептал Дюмель, помотав головой и поглаживая его бородку. — Если считаешь, что ты не особенный, то посмотри, насколько особенным ты делаешь мир вокруг. Мой мир в частности.
Он улыбнулся. Лексен некоторое время еще смотрел в глаза Констану, а тот следил за его густыми черными ресницами, порхающими над искрящимися, глубокими серо-зелеными глазами.
— Почему же ты выбрал такой, свой, путь, Пьер? — прошептал Дюмель после нескольких секунд молчания.
Бруно сжал губы, отвернул лицо и лег рядом с ним, глядя в потолок и сложив руки поверх одеяла вдоль тела.
— Я боюсь причинить боль. — Произнес наконец он и мотнул головой. — Я был окружен людьми, что причинили мне страдание. И эти мужчины, знакомые мне, причиняли боль женщинам, которых я знал. Я рос в их окружении, в их среде. И я не хотел стать таким, как эти мальчики и мужчины, не хотел доводить женщин до слез. По-настоящему из всех женщин мира я люблю лишь одну — маму. Боль стерпит мужчина, женщина же всегда расплачется. Поэтому я искал, долго и безуспешно, того, что научит меня стерпеть боль, избежать ее, показать мужественность и мужество перед болью. И, мне кажется, что теперь нашел.
Лексен чуть сдвинул ладонь и, дотронувшись рукой до пальцев Констана, сжал их, не поворачиваясь к нему лицом. Дюмель прижался своим лбом к виску Бруно, закрыл глаза и вдохнул аромат его темных волос.
Оба ни разу не предохранялись, об этом даже не стоял вопрос. Зачем? У Дюмеля есть Бруно. У Бруно есть Дюмель. Каждый встретил своего любимого. Каждый уверен в нем. Какой в том грех, что ты чувствуешь дорого человека силой своей любви, желанием своего тела, нагого тела, созданного Богом и врученного живой душе для того, чтобы распространять на земле любовь? Никто и ничто не может и не должно препятствовать телесному влечению двух любящих и доверяющих друг другу людей. Констан и Лексен любили друг друга до безумия. Сердце одного было вручено другому. Овладев сердцем, каждый овладел и телом. Неистовость и порывистость движений; предельная натянутость чувств, готовых разорваться и высвободиться; приносящие восторг слияния тел… Дюмель первое время не верил, что их такая «беззащитная» любовь могла стать опасной и довести до плохого.
Но могло ли только это быть причиной? Констан ничего подробно не знал о болезнях, что могли бы передаваться половым путем, хотя проблема сифилиса была на слуху уже много лет и он о ней слышал. Но не думал, не подозревал, что сам когда-то столкнется с подобным. И тем не менее, симптомы, вызывающее его плохое самочувствие, были схожи с симптомами таких болезней, о которых ему пришлось узнать. Впервые по-настоящему беспокоясь о своем здоровье, Констан решился посетить врача.
Удалось с трудом. Больницы перестали получать былое финансирование и беднели, некоторые оказались не в состоянии обеспечивать пациентов необходимыми лекарствами, принимать большое количество посетителей, закупаться медицинским оборудованием и проводить хирургические вмешательства. Много врачей отбыло на фронт еще с прошлой осени. Кто-то, недолго повоевав, уже успел вернуться инвалидом и восстановиться в больнице на свою должность, если позволяла специфика медицинской деятельности. Несмотря на сложности безрадостного положения Парижа, Констан через неделю после обращения с запросом на посещение попал на прием. И был поражен, столкнувшись в кабинете врача с человеком, которого давно знал и давно не видел.
Дюмель увидел стол, за которым, спиной к окну и лицом к входящему, сидел мужчина. Врач что-то черкнул в тетрадке и поднял голову. Он был молод, но неаккуратная, уже местами посеребренная борода, морщины и усталые глаза на загорелом лице прибавляли ему полтора десятка лет. Тем не менее Констан узнал его. За потухшим взором он разглядел, увидел пышущего жизненной энергией юношу, с которым провел лучшие годы своего детства и отрочества.
Луи.
Оба молча смотрели друг другу в глаза. Оба узнали друг друга. Луи качнулся на стуле и медленно встал. С каждым мгновением в груди обоих сердце билось всё стремительнее, подступал жар.
— Боже правый… — неслышно произнес Луи почти одними губами.
Не сводя с Дюмеля глаз, он обошел стол. Констан заметил, что он немного подволакивает левую ногу. Когда Луи достиг его и встал напротив, так что их дыхание обжигало обоим губы, Дюмель поймал вспышку в его глазах. Да, вот они, эти огоньки, эти маленькие салюты! Они горят так же, как почти семь лет назад, в тот вечер…
Луи крепко обнял Констана, прижав к груди и зажмурившись, упираясь подбородком в его плечо. Дюмель сжал его локти и приложился головой к его виску. Они стояли посередине кабинета и обнимались, как братья. Сейчас не хотелось ничего говорить: ни вспоминать былое, ни копаться в прошлом, ни бередить раны настоящего. Понимание и прощение пришло, лишь только оба коснулись друг друга руками и сблизились, так что сердца в груди обоих застучали навстречу, словно желая воссоединиться.
— Свиделись… — прошептал Луи и горько хохотнул. Голос, уже низкий, теплый, немного шероховатый, ни капельки не похожий на звонкий тенор молодого мальчика, показавшего силу своей любви лучшему другу.
— Ты стал врачом? — произнес Констан. Ему не хотелось спрашивать, как он жил все эти годы, вспоминал ли его или ненавидел. Он желал знать, чем Луи живет сейчас, счастлив ли он теперь, как был счастлив когда-то с ним.
— Сразу после школы я поступил в медицинскую академию. — Зашептал Луи Дюмелю в ухо, ослабив объятия. — Весь последний год в школе я задумывался идти на врача. Я не говорил тебе. Думал, ты обидишься на меня. Ты так стремился к высокому небу, к Христу, желал исцелять души, думал, что мы будем вместе при одном храме. И боялся, что ты отвернешься от меня. А потом, когда школа была окончена, всё так… случилось. Даже странно, почему это произошло, что мы прервали общение… Ты выбрал один путь, я другой. Зато я тоже сейчас исцеляю, но тела, не души. Я еще учусь в академии. Но время плохое, врачей не хватает, призывают студентов. Вот я и здесь, один из лучших учеников… Это ли не добро, которое доносил Бог людям, — то, что я делаю?
— Конечно… Конечно. — Дюмель опустил руки. Луи отнял ладони от Констана и пристально вгляделся в его лицо.
Что между ними происходит в эти мгновения? Могут ли они начать всё с начала, могут ли вновь стать друзьями?
