Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров
— Что мы будем делать?
— Для начала помолимся! — ответил Оливье. — Мы в руках Божьих. Быть может, Господь просветит нас...
Брат Жан кивком выразил одобрение, и в течение нескольких минут они негромко взывали к Господу и к Деве Марии, доброй покровительнице Ордена. Закончили же молитвой «Veni Creator»[40], которую они не пропели, а произнесли шепотом.
Жан де Лонгви поднялся и, очень спокойно сняв с себя длинный белый плащ, поцеловал красный крест, а затем тщательно свернул его.
— Последуйте моему примеру, братья! Нам нужно освободиться от знаков отличия, которыми мы так гордились! Даст Бог, справедливость восторжествует, и мы сможем вновь надеть их...
Со слезами на глазах тамплиеры сняли с себя плащи. Этого было достаточно, чтобы сопровождать сокровища Храма в мирное время. Но не сейчас! Когда они, помогая друг другу, начали стягивать и кольчуги, возникло ощущение, будто с них сдирали кожу.
Под кольчугами на них были рубахи, льняные чулки и кафтаны из черной шерсти. В такой одежде они все равно выглядели почти одинаковыми. Однако предусмотрительный брат Клеман за несколько недель до предполагаемого путешествия приказал отобранным им людям отрастить волосы, которые по уставу стриглись наголо, и укоротить бороды с усами. Брат Жан, осмотрев их, тяжело вздохнул:
— Мы не сможем продолжить путь вместе. Нам нужно разделиться: повозка в сопровождении трех крестьян — хорошенько испачкавшись, мы будем на них похожи — не привлечет внимания, но отряд из совершенно одинаковых людей неизбежно вызовет не нужный нам интерес.
— Разделиться, но как? — спросил Оливье. — Мы отправимся в Дьепп разными дорогами или через значительные промежутки времени? Например, через день или два... Трудность состоит в том, что вы один знаете и дорогу, и местность... Если каждая из повозок выберет свою дорогу, мы рискуем заблудиться...
— Вы были бы совершенно правы, если бы нам по-прежнему пришлось направляться в Дьепп. Раз уж король Филипп приказал арестовать всех тамплиеров Франции, значит, командерия в Дьеппе тоже захвачена... да и корабли Ордена едва ли успели выйти в море. Там мы ничего не найдем... только сержантов, которые подчиняются местным прево...
— Но куда же нам ехать? Ведь мы не можем оставаться здесь! — сказал Эрве д'Ольнэ.
— В этом месте не можем! Но, более нашей безопасности, мы должны думать о том, как спасти наши величайшие сокровища от когтей короля! Придется спрятать их в трех разных укрытиях. Теперь уже нельзя доверить их какой-нибудь из наших командерий — нас везде поджидают ловушки. Следовательно, надо найти такие места, где никто не подумает их искать.
— Например, владения каких-нибудь знатных сеньоров? — предложил Оливье, подумав о Ковчеге Завета, укрытом в потайном подземелье Валькроза.
— При условии, что хозяева будут абсолютно надежны, иначе как мы можем быть уверены, что они, даже если и примут нас доброжелательно, не поторопятся, после нашего отъезда, захватить сокровища, которые мы им доверим? Я не уверен даже в том, что Никола де Вилье, который прошлой ночью помог нам пересечь Уазу, сумеет устоять перед искушением. Право пеажа приносит ему хороший доход, но он очень любит деньги...
— Тогда, может быть, бенедиктинские монастыри? Храм — творение Святого Бернара, который сделал из этих обителей подлинные образцы порядка, молитвы и красоты, — произнес Гоше де Лианкур. — Неужели они откажут нам в приюте?
— Это возможно. Но даже если там нам и окажут гостеприимство, боюсь, что такие богатства не будут находиться в полной безопасности...
— Тогда?
— Тогда...
Темные глаза бургундца оглядели все окружавшие его встревоженные лица тамплиеров. Люди ожидали от него спасительного варианта с таким напряжением, что он ощущал его буквально своим телом.
— Вы слышали, что сказал нам несчастный брат, умерший у нас на руках? «Прячьтесь, хоть в убежищах для прокаженных». И если я правильно понял брата Гийома, на том берегу как раз есть такое убежище...
Предложение показалось таким чудовищным, что никто не произнес ни слова. Сильнейшее отвращение выразилось на лицах этих людей, с юности привыкших видеть отвратительные груды мертвых тел на полях сражений, все ужасы войны... Но проказа, пожирающая человека заживо, заставила всех содрогнуться.
Первым запротестовал англичанин, брат Адам Кронвелл.
— Вы хотите похоронить нас в этой мерзости? Я предпочитаю костер. Это быстрее...
— Не нас, а содержимое наших повозок Братья Святого Лазаря всегда были нам обязаны, и мы можем положиться на них. Вы сказали, что в середине убежища есть полуразрушенная башня. Туда можно поместить часть сокровищ. И я отправляюсь туда прямо сейчас...
Кронвелл порывисто схватил его за руку, чтобы удержать:
— Подумайте, что вас ждет, брат!
Жан де Лонгви мягко отвел его руку, а Оливье счел нужным кое-что разъяснить:
— Мой дед, Тибо де Куртене, был конюшим и верным другом доблестного Бодуэна IV Иерусалимского, больного проказой. Он воспитывался вместе с ним и никогда с ним не расставался, за исключением того времени, когда попал в плен к Саладину. До самой смерти короля он делил с ним палатку или спальню. Болезнь не тронула его... Неужели в Лондоне люди так боязливы?
Холодная и презрительная интонация, с которой был задан этот вопрос, заставила англичанина покраснеть. Эрве д'Ольнэ опередил остальных:
— Тише, братья! Возможно, мы последние тамплиеры, сохранившие свободу. Что будет с нами, если мы затеем ссору? Брат Жан думает только о том, как выполнить доверенную нам миссию.
Он выразительно взглянул на своего друга. Оливье со вздохом покорился его немой просьбе:
— Простите меня, брат Адам! Я сказал, не подумав.
— Пустяки...
Между тем Жан де Лонгви отправился к реке с Гийомом де Жи, который пожелал его сопровождать. Их возвращения пришлось подождать, и тамплиеры пытались соблюсти все молитвенные часы, предписанные уставом, но это оказалось нелегко, хотя у каждого из них выработалась привычка к благочестию за долгие годы служения Ордену. Но при таких ужасных обстоятельствах сама эта привычка казалась им лишенной содержания. Весь окружающий мир отныне стал им враждебен. Даже Оливье, питавший к Христу и Богоматери сыновью любовь, столь горячую, как если бы они были членами его семьи, не ощущал привычного отклика на ритуальные слова. Словно врата неба вдруг затворились. Особенно тревожило его воспоминание о старом проклятии, о котором рассказал ему отец. Возможно ли, что настал день гнева, возвещенный старцем у Рогов Хаттина? Что Господь отнял свою руку от Храма, который отныне обречен на гибель?
