Анастасия Логинова - Усадьба

— Ты знаешь, Лиди, - напряженно глядя в одну точку, шепотом говорила подруга, - кажется, мне ее совсем не жаль. Грешно, я знаю. За что ее так, как ты думаешь?

Я ответила не сразу, а осторожно и тщательно подбирая слова.

— Она была наследницей огромного состояния. Больше, кажется, не за что.

Натали поняла меня не сразу, но когда поняла – привстала с подушек и посмотрела на меня почти с ужасом.

— Ты хочешь сказать, что это Вася?! Глупости какие!

— Нет, ну что ты! - поспешила успокоить я ее, - Вася ведь был в Пскове в ту ночь, едва ли…

— Даже думать об этом не смей, Лиди! – несколько успокоившись, но все еще запальчиво продолжала подруга. – Знаю, как ты любишь эти свои версии безумные строить, но Васю не трогай! Он единственный, кто у меня остался.

И я принялась заверять ее, что Васю никто ни в чем не подозревает. Я и не лукавила почти. Мысль его виновности не могла не посетить мою голову – теперь ведь он полноправный наследник состояния, но Василия Максимовича даже не было здесь в ночь убийства, он уже несколько дней находился в Пскове.

Натали вскоре уснула, я же и надеяться не могла, что сомкну глаза в ближайшее время. Так что, благо, еще не переодевалась ко сну, я вышла в холл на втором этаже, пустой сейчас, и упрямо ждала, что полицейские найдут хоть что-то полезное.

Примерно через полчаса ожиданий, мимо арки прошел Севастьянов, а за ним следом, договаривая что-то на ходу – Кошкин. Слушали его внимательно, кивали, и я неожиданно порадовалась за своего protégé[39]: похоже, начальник и правда выделил смышленого урядника среди остальных. Однако Севастьянов вскоре скрылся за одной из дверей, а я негромко окликнула урядника.

— Вы шли бы спать, Лидия Гавриловна, мы долго еще провозимся, - приближаясь, сказал он.

— Нашли что-нибудь? – торопливо спросила я, уводя его за собою в полутемный холл – не нужно бы, чтобы другие заметили слишком тесное наше общение.

У меня были опасения, что Кошкин пересмотрел уже условия нашего договора и передумал делиться со мной новостями. Он действительно с некоторой неохотой, но все же ответил:

— В прачечной нашли несколько мотков веревки. Такой же, которой потерпевшую… в смысле, Елизавету Тихоновну, и задушили.

— Вы уверены, что это именно та веревка?

Тот кивнул, не раздумывая:

— Плетение такое же, кроме того нитки немного синим подкрашены. Та самая.

— То есть, убийца был в этой прачечной?

— Не исключено.

И правда – с чего я взяла, что о ночных прогулках Эйвазовой знали только мы с Натали? Кто-то вполне мог увидеть ход за картиной, когда он бывал открыт – случайно или после слежки за Лизаветой – и спуститься за ней, уже имея дурной замысел. Внизу взять веревку и тайком проводить ее до самой избы. Однажды мы с Натали уже проделали это – Лизавета нас заметила далеко не сразу. Кто знает, стала ли он после этого осторожней?

И, потом, ее могли провожать вовсе не тайком, а вполне открыто.

— Думаете, что это кто-то из обитателей дома? – спросила после раздумий я.

— Возможно, - снова ушел от ответа Кошкин и нахмурился. Наверное, решил, что и так уже сказал слишком много.

Я же, не замечая его недовольства, прошла еще дальше вглубь холла и села на софу, жестом приглашая его устроиться рядом. Говорить я собиралась долго и обстоятельно:

— В ушах у… потерпевшей не было серег, а на пальцах колец, хотя она их носила, я знаю. Но едва ли это какие-то посторонние разбойники напали с целью ограбления, раз вы говорите, что убийца взял веревку в прачечной, так?

Я подняла глаза на Кошкина, который все еще не решился присесть, и смотрел на меня испытующе.

— Севастьянов как раз склоняется к версии с ограблением, - возразил он. – Редко, знаете ли, что-то хорошее выходит из прогулок молодой дамы по ночному заброшенному парку. А веревку Елизавета Тихоновна могла сама принести в избу – мало ли для каких целей она ей понадобилась.

Резон в этом был – трудно спорить. Но я все же попыталась:

— Есть еще кое-что… В ночь убийства я видела, как Эйвазова уходила в парк с неким хорошо одетым господином. Я и прежде иногда видела, как она ходит в парк, но она всегда была одна.

Пока говорила, я внимательно наблюдала за реакцией Кошкина. А реакция была бурной:

— И вы молчали о таком? Что она уходила не одна?! – он даже голос повысил от возмущения. – Это же в корне все меняет! Я немедленно разбужу Севастьянова…

— Не надо! – я тоже повысила голос, поднимаясь с софы и пытаясь его удержать. – Если ее убил кто-то из находящихся в доме, то лучше бы чтобы он не знал пока, что его видели. Пусть официальной версией для всех остается, что целью убийства было банальное ограбление.

Кошкину моя затея явно была не по душе: я уже жалела, что вообще рассказала ему о мужчине.

— Пускай Севастьянов сначала допросит всех, - продолжала увещевать я, - послушаем, кто где находился в ту ночь, что думают о произошедшем. А вы сделаете так, чтобы меня допросили последней – тогда-то я все и расскажу как на духу.

Молодой урядник снова подумал и потом все же кивнул:

— Хорошо. И правда, чем меньше людей об этом знает, тем лучше. А вы сами уверены, что тот мужчина вас не видел? – вдруг спросил Кошкин. – А то ведь и вам… небезопасно.

Я невольно дотронулась до шеи, пытаясь представить, что чувствовала Лизавета в тот момент, когда на нее напали. Мысль, что меня могли видеть, как-то не приходила мне в голову прежде.

— Вы, Лидия Гавриловна, поосторожней себя ведите, - догадался, кажется, о моих мыслях Кошкин. – Одна не гуляйте и чуть что… в общем, сразу ко мне.

Я поспешно закивала, не желая продолжать эту тему и думая, что мне надо бы возобновить привычку носить в сумке ножик. У меня был еще один вопрос: если это не ограбление, то каков тогда может быть мотив?

— Вариантов немного – Елизавета Тихоновна была наследницей мужа, - Кошкин почти слово в слово повторил мои собственные соображения. – Теперь, после ее смерти, наследовать ей, вероятно, будут Эйвазовы – брат и сестра. Наталью Максимовну, разумеется, никто не подозревает, а вот ее брат… но у него вроде как алиби. Он находился в те дни в Пскове, а оттуда часа два езды до усадьбы.

— Да, но, может, стоит опросить прислугу в гостинице, где он остановился – не уезжал ли он куда в ту ночь?.. – через силу и даже понизив голос – не дай Бог Натали услышит – предложила я. – Просто чтобы быть уверенными наверняка.

— Разумеется. Севастьянов распорядился об этом, едва мы приехали, - Кошкин посмотрел на меня так, что я снова усомнилась в своих умственных способностях…

Глава XXXI

Исправника Севастьянова Людмила Петровна распорядилась поселить в доме – в одной из гостевых, а пятерых урядников, что прибыли с ним, разместили кого во флигеле, а кого в комнатах для прислуги. Кошкин сам напросился поселиться с лакеями, сказав мне, что от прислуги, порой, услышишь гораздо больше полезного, чем от господ – трудно было с этим спорить: болтушка-Даша уже доложила ему все, что знала, и о чем догадывалась.

Севастьянов присутствовал и за завтраком, развлекая рассказами о службе. Андрея за столом не было вовсе, а князь и Натали явно слушали через силу – право, его байки сейчас были неуместны. Зато Людмила Петровна выказывала к персоне Севастьянова огромнейший интерес – поддакивала ему, ахала и восхищалась, где было нужно. И все время исподтишка пыталась выяснить, что думает он об убийстве Лизаветы.

Что любопытно – Севастьянов, при всей его словоохотливости, абсолютно ничего конкретного ей так и не сказал. Даже умолчал о найденной в прачечной веревке. Только когда Михаил Александрович упомянул об украшениях, которых на Лизавете не оказалось, тот вынужден был признать, что версия с убийством из-за ограбления наиболее вероятна.

— Так правильно!.. – буркнула в сердцах Людмила Петровна. – Нечего было шляться по ночам непонятно где. И приваживать еще всяких там.

— Тетя, я умоляю вас… - едва не простонала Натали, которая предпочитала, чтобы темы Лизаветы не касались вообще, будто и не было никогда этой женщины.

— Вам что же, любезная Людмила Петровна, приятели Елизаветы Тихоновны не все нравились? – осведомился, отхлебнув чай, Севастьянов.

Та громко усмехнулась:

— Да там такие приятели, скажу я вам, что странно, как она до двадцати пяти-то еще дожила! Прости, Господи, мою душу грешную, - отвернувшись к иконам, Ильицкая перекрестилась. – Один Гришка-цыган чего стоит. Уж такой он, скажу я вам, паразит… прямо не при девицах будет сказано, какой!

— Очень интересно! – Севастьянов даже чашку с чаем отставил, обратив все свое внимание на Ильицкую. – Что за цыган? Где обитается?

— Да где придется! Говорю же – паразит. Сейчас вроде в Малой Масловке нашел себе какую-то… - она проглотила последнее слово и снова отвернулась к иконам, – вот с нею и живет.