День, в который… - Екатерина Владимировна Некрасова
Элизабет сунула Норрингтону шпильку. Через долгие минуты безнадежной возни и сдавленных проклятий (шепотом, сквозь зубы), раздался ее мелодичный смех.
— Вы бесталанный взломщик, Джеймс. (Поднялась; хватаясь за стену, добралась до Норрингтона, легко положила душистую руку ему на плечо.) Дайте мне.
Пораженный Норрингтон смотрел, как дочь губернатора, присев на корточки, деловито ковыряется шпилькой в замочной скважине. Что-то провернулось — замок щелкнул. Пол со скрипом кренился под ногами; дверь распахнулась.
— Когда я была маленькой, — опершись на поспешно подставленную руку командора, Элизабет выпрямилась, отряхивая юбку, — от меня запирали конфеты в буфет. (Лукаво улыбнулась.) Мне это никогда не нравилось.
Командор не дослушал — отстранив ее, выскочил в коридор.
…В небе, над парусами, плыли облака и бесстыдно развевался черный флаг. «Жемчужина» уже вышла на внешний рейд, и берег Ямайки стал туманной полосой на горизонте.
Стуча сапогами и расталкивая встречных пиратов, разъяренный Норрингтон взбежал на капитанский мостик. Воробей был тут — и встретил его самой широкой улыбкой.
— Командо-ор…
Норрингтон лишился дара речи.
— Видишь ли, Джимми… я тут пораскинул мозгами… и решил… — Воробей пробирался к нему, держась за ванты — этой шаткой своей, странно грациозной походочкой. Лицо… губы… И — на выдохе, заговорщицким полушепотом: — Что со мной тебе будет лучше.
Только увидев, как у Гиббса приоткрывается рот, Норрингтон осознал смысл фразы.
— Вы…
— Жизнь коротка, Джимми, — всего несколько шагов, и — пират рядом; морской ветер уносил запах пряностей. — Погляди туда, — смуглый палец в перстне ткнул в удаляющуюся Ямайку. — Они все хотели жить. Кое-кто из них даже почитал закон. И где они теперь? — Округлившиеся губы — близко-близко; бисеринки пота под усами… Шепот: — Смекаешь, о чем я?
Ошалевший Норрингтон только сделал странное движение головой — не то «да», не то «нет»; он и сам не понимал, что хотел бы ответить.
— Это будет самая большая глупость в моей жизни, — Джек сощурился, — но… — Положил руку командору на плечо — шептал прямо в лицо, Норрингтон чувствовал его дыхание, и даже запах перегара уже не имел значения. — Это очень, очень смешно, Джимми. Ты будешь долго смеяться… — Палец лег командору на губы, провел, чуть нажимая. Ветер бросил всю Воробьеву гриву командору в лицо — нитка бус хлестнула по щеке, но он не почуял боли. Он завороженно смотрел, как шевелятся эти губы… и — совсем тихое: — Я не хочу тебя лишиться, Джимми.
Норрингтон судорожно сглотнул. Он ничего не мог с собой поделать — в присутствии этого человека здравый смысл отказывал ему.
И все же то, что сделал Воробей, командору в голову прийти не могло. Теплое дыхание, всего пара дюймов между лицами… и все же, даже когда эти губы прикоснулись к его губам — щекотали усы и бородка, и чужой язык провел между его губами — и влез вдруг в его рот, — он все еще не мог поверить.
…«Черная жемчужина» удалялась. Команды обоих английских фрегатов столпились у бортов — пиратский корабль, который все уже считали законной добычей, вопреки всякой логике и здравому смыслу уходил целым и невредимым… На капитанском мостике «Жемчужины» предстало зрелище.
Матросы протирали глаза; полковник Фишер, остолбеневший на верхней ступеньке трапа, уронил подзорную трубу на голову поднимавшемуся следом офицеру — тот охнул, схватился за треуголку. Полковник бросился к борту, за ним бросились все остальные.
…Пираты столпились на трапе. Кто-то неуверенно захихикал. Кто-то выругался. Кто-то зааплодировал. На их глазах их капитан целовал командора — а у того было совершенно ошалелое лицо, и руки явно не знали — то ли отталкивать, то ли ударить… и в конце концов легли Воробью на плечи — рывком притянули ближе.
Элизабет проталкивалась между пиратскими спинами — мокрые от пота рубахи, прилипшие к лопаткам, не спина — вонючая гора мускулов, в такую бить слабым девичьим локтем — все равно, что в стену. И все же, закусив губу, она озлобленно пихалась, протискивалась боком, — пираты даже не оборачивались, всецело поглощенные чем-то, чего она за ними увидеть не могла. Но Элизабет была упряма, и таки пробилась в первые ряды — и, взглянув туда же, куда глядели все, застыла.
Норрингтон не видел ее. Его рука ползла вниз по спине пирата — камзол, ремень, фалды камзола… рука будто обрела собственную волю — там, под грубой тканью, она чуяла жаждущее тело, и ей не было никакого дела до панических воплей рассудка. Плохо понимая, что делает, Норрингтон грубо стиснул ягодицу пирата, прижал его бедрами к себе, — Воробей, кажется, ухитрился скорчить гримаску, орудуя языком в его рту. Нога пирата прижалась к его бедру. Палуба качалась, левой рукой Норрингтон цеплялся за ванты, — отстраненно скользили чудовищные по сути мысли: что, того и гляди, они оба рухнут прямо на палубу; что такого неслыханного позора английский военно-морской флот не знал со дня основания…
Элизабет медленно повернулась — вокруг одинаково обалделые лица глядели сквозь нее. Встретилась глазами с Анамарией — та моргнула и вдруг с совершенно детской растерянностью развела руками. Элизабет торопливо оглянулась еще раз, но кошмарное видение на мостике не исчезло. Нога в широкой грязной штанине и нечищеном ботфорте терлась о ногу в форменных панталонах, а рука Норрингтона… НОРРИНГТОНА!.. Который даже мороженое даме на балу подавал, будто аршин проглотив…
Придерживая руками растрепавшиеся на ветру локоны, бывшая невеста командора открыла рот — и поперхнулась; откашлявшись, спросила у Анамарии:
— Я это вижу? Или у меня бред?
Негритянка ответила не сразу — огляделась; сказала совершенно серьезно:
— Только если тут эпидемия.
Руки Норрингтона гладили спину пирата. Губы… Он ничего не мог с собой поделать. И вдруг совсем не важным показалось то, что на них все смотрят — и с английских кораблей смотрят тоже. И совсем несущественной — мысль о том, каково ему теперь будет возвращаться в Порт-Ройал.
…Корабль уходил в море. За высокой резной кормой, в кильватерной струе, тянулась шлюпка с привязанной к сиденью клеткой, — а в клетке насквозь промокшая мартышка, жмурясь от брызг, грызла прОклятую монету.
Эпилог
Погас экран в кинотеатре — и загорелся свет.
— Во замутили, ну… Во замутили! — возмущенно бормотал, пробираясь к выходу и спотыкаясь о пустые пивные бутылки, русский турист; следом спотыкалась его жена, заносчивого вида крашеная блондинка — впрочем, куда больше озабоченная сохранением равновесия на чудовищных «шпильках», чем мнением мужа о только
