Эльза Вернер - Мираж
— Рейнгард!
— Нет, видит Бог, я этого не сделаю! Довольно с меня и одного раза!
Он порывисто отвернулся.
Зинаида утратила всякое мужество. Она ни минуты не сомневалась, что любимый ею человек встретит со страстным восторгом ее план, который непременно должен был привести к цели, и вдруг он так принял его! Опять ледяная рука сжала ее горячо бьющееся сердце.
— Ты думаешь лишь о том, что тебе нанесли оскорбление, — сказала она дрожащим голосом. — Неужели наша любовь ничего не значит для тебя в сравнении с этим? Я ведь отдаю тебе все, всю свою жизнь! Тебе мало этого?
Рейнгард обернулся. Он увидел страдание на ее прекрасном лице, горячие слезы в темных глазах и почувствовал жгучее раскаяние; он схватил руки молодой девушки и прижал их к губам.
— Прости! Я неблагодарен и не заслуживаю твоей любви! Я чувствую все величие жертвы, которую ты хочешь принести мне, но… не могу принять ее!
Зинаида вздрогнула. Ее глаза со смертельным испугом остановились на его лице.
— Ты хочешь, чтобы я, уехав теперь, оставил тебя одну вести борьбу, в которой я не буду в состоянии тебе помочь? Ты хочешь, чтобы я примирился с тем, что тебе будут ежедневно внушать позорные подозрения относительно меня, в то время как я буду далеко? А когда я вернусь… В этой экспедиции я могу сделать себе имя, приобрести положение, но богатства и дворянского герба я не добуду, а твой отец требует их от претендента на твою руку. Если мы и вынудим его теперь согласиться, я, как был, так и останусь для него авантюристом, наметившим себе жертвой богатую наследницу.
— Опять эти несчастные слова! — с отчаянием воскликнула Зинаида. — Неужели ты не можешь забыть их?
— Нет, — угрюмо ответил Эрвальд.
— Даже ради меня? Ведь отец не думал того, что говорил; он сказал это лишь для того, чтобы разлучить нас. Рейнгард, ради меня!
— Нет, Зинаида, я не могу.
— В таком случае ты не любишь меня! — воскликнула она вне себя. — Ты никогда не любил меня!
— Неужели я должен ради своей любви терпеть унижения? — спросил он жестким голосом. — Если бы я мог вырвать тебя из твоего окружения и взять с собой, я попробовал бы подвергнуть твою любовь испытанию; но ты знаешь, что это невозможно, а в дом твоего отца я не войду никогда, даже через много лет. Я ненавижу его, потому что он нанес мне оскорбление, за которое я не могу отомстить. Он — твой отец; вини его, а не меня; своими словами он вынес приговор нашей любви.
Зинаида невольно отшатнулась при этой вспышке безграничной ненависти, предметом которой был ее отец, до сих пор обожавший ее. Она видела, что любовь бессильна против этой ненависти, но чувствовала также, что истинная любовь говорила бы другим языком.
Колоссальные каменные изваяния, облитые ярким лунным светом, хмуро и неподвижно смотрели на двух людей, пришедших со своим счастьем и страданиями в это древнее святилище, где давно умолкла всякая жизнь; и опять казалось, будто по ним пробегает какой-то таинственный трепет. Может быть, это было дыхание ветра, залетавшего сюда из пустыни или с Нила и замиравшего здесь, только во дворе древнего храма слышались шепот и вздохи. Может быть, то был отзвук песни, старой, как само человечество, раздавшейся уже тогда, когда люди еще преклоняли колени перед этими изображениями, и теперь доносившейся до детей настоящего, песни о разлуке и прощанье навсегда.
Наступила долгая, тягостная пауза. Зинаида прислонилась к подножию статуи Рамзеса; она была бледна как смерть, когда медленно повернула лицо к Рейнгарду, мрачно смотревшему в землю, и тихо спросила:
— Значит… ты отказываешься от меня?
— Нет, — глухо возразил он. — Но спроси самое себя, какие могут быть отношения между мной и твоим отцом?
— Моим отцом! — повторила она с безграничной горечью. — Ну да, он разлучил нас, но я все-таки нашла дорогу к тебе и указываю тебе путь, который, несмотря ни на что, привел бы нас друг к другу. Но… ты не хочешь идти по нему!
— Ты несправедлива ко мне! — с жаром возразил Рейнгард. — Повторяю, я не имею права принять твою жертву из-за тебя же самой.
— Если бы ты любил меня, ты принял бы эту жертву с такой же радостью, с какой я приношу ее тебе; ты не стал бы рассуждать и сомневаться. Ты отказываешься, значит, мы должны расстаться.
Эрвальд боролся с собой; ему нелегко было отказаться от прелестной девушки, так безгранично любившей его. Еще раз он стоял на распутье. Одно горячее, от души сказанное слово любви, раскрытые объятия — и девушка, несмотря ни на что, была бы его; глаза, с такой боязнью устремленные на него, казалось, молили его об этом слове, но оно не было произнесено; гнев оказался сильнее любви.
— Да, должны, — мрачно сказал он наконец. — Судьба неумолимо разлучает нас навсегда.
Зинаида выпрямилась. Ее губы еще дрожали, но глубоко уязвленная гордость высоко подняла голову, когда, этот человек, всегда все бравший с боя, так спокойно покорился «судьбе», с которой она была готова бороться.
— Так прощай! — беззвучно сказала она.
Рейнгард привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
— Прощай, Зинаида! Прости, что я вмешался в твою жизнь и принес тебе горе. Я никогда тебя не забуду!
Молодая девушка, не отвечая, высвободилась из его объятий и пошла. Может быть, она надеялась, что он бросится за ней, удержит ее, но он не двигался с места и смотрел ей вслед. Он видел, как ее белая фигура прошла через двор, войдя в широкую полосу лунного света, озарявшего колонны, и исчезла в тени этих колонн. Неужели, действительно, это уходило его счастье? Неужели он оттолкнул его от себя?
Рейнгард остался один с неподвижными каменными гигантами, и опять в стенах храма пронесся шепот, как бы слетавший с призрачных уст, но в нем не было ответа на его вопрос.
16
День едва занимался, когда все население Луксора и большая часть проживающих здесь иностранцев уже собрались на берегу; предстояло редкое зрелище — отправление в путь экспедиции под предводительством одного из знаменитейших исследователей Африки. Она, действительно, представляла целый караван.
Зоннек решил часть дороги проделать сухим путем вверх по течению Нила. Люди, верховые лошади и вьючные животные были уже переправлены на противоположный берег, а сейчас отчалила и лодка, в которой находился руководитель экспедиции со своим молодым товарищем. Было уже совсем светло, но горизонт был еще серым и бесцветным; только красная полоса на востоке, делавшаяся все шире и ярче, указывала на приближающийся восход солнца.
Зоннек дружески отвечал на приветствия оставшихся на берегу. Эрвальд, стоя в лодке, тоже смотрел назад, на берег; но его глаза были устремлены на белый, напоминающий дворец, дом среди пальм, где, по-видимому, все еще пребывало в глубоком сне.
