Эллен Марш - Загадочный супруг
Тотчас же после этого король вышел из комнаты со своей свитой, следовавшей за ним по пятам, и в ту минуту, когда дверь за ним закрылась, секретарь проводил всех из комнаты через другие двери.
На площадке лестницы Монкриф крепко схватил Таунсенд за руку.
– Ради Бога, не кривляйтесь, пока кто-нибудь не увидел вас.
Она была слишком сердита, чтобы повиноваться.
– Вы хотите сказать мне, что мы ждали его все это время, чтобы он притворился, будто мы не существуем?
Ян поклонился, учтиво улыбаясь проходившему мимо немецкому принцу, затем с силой потащил ее дальше.
– Этикет запрещает королю Франции публично обратиться к кому-либо ниже чином, чем посол. Возможно, в следующий раз, если вы встретитесь с ним в менее официальной обстановке, он обменяется с вами словом или парой слов.
– Неслыханная глупость! – выпалила Таунсенд. – Когда моего отца приглашают в Сент-Джеймский дворец, король Георг всегда встречает его...
Монкриф резко прервал ее:
– Вместо того, чтобы болтать, лучше смотрите и слушайте, что я скажу.
Они проходили через SalondelaJuerre[11], мраморный зал парадных апартаментов короля. Отполированные стены отражались в зеркалах, которые, вобрав в себя сверкание позолоты и бронзы, освещали фрески Ле Брюна, на которые указывал Монкриф. Каждая из них изображала в ярких красках славные подвиги Короля-солнца Людовика XIV.
– Когда Людовик XIV превратил скромный загородный домик отца в то, что сейчас известно как Версаль, французское дворянство было разрозненным и своевольным, погрязшим в интригах и бесконечных заговорах. У Людовика хватило ума собрать их всех под одной крышей здесь, где он мог не спускать с них глаз. Всегда держите своих врагов в поле зрения, мадам. Этой стратегией пользовались Александр Великий и Юлий Цезарь для достижения своих ошеломительных успехов, что вы должны знать, если хорошо изучали историю.
– Уверяю вас, что...
– Наделяя каждого из этих дворян специальными обязанностями и следя за соблюдением норм поведения при дворе – священных правил этикета, если хотите, Людовику удавалось так занять их, что им некогда было думать о собственных честолюбивых планах.
– Глупости! Я никогда не видела места, где бы люди так погрязли в интригах и предательстве, как в Версале, – возразила Таунсенд. Она дрожала от гнева.
Монкриф сурово взглянул на нее.
– Вы правы в какой-то степени, – неожиданно согласился он. – Правила этикета стали с годами слишком консервативными, но, в то же время, придворные привыкли относиться к ним очень серьезно. Они ссорятся, интригуют, их хорошие манеры доведены до абсурда, но, тем не менее, они больше заняты борьбой за высокие места в придворной иерархии, чем интригами за овладение троном.
На лице Таунсенд все еще было выражение непокорности.
– Вы найдете Людовика очаровательным человеком с прекрасным чувством юмора, – сказал Монкриф мягче. – В менее официальном окружении, чем в зале послов, конечно.
– Я с нетерпением жду этого, – сдержанно ответила Таунсенд.
Монкриф поджал губы.
– Иногда я забываю, какой вы еще ребенок. В самих словах было что-то обидное, но именно тон – нетерпеливый и презрительный – больно задел Таунсенд. Они пошли на ужин – их первое официальное появление в Версале после приезда – в холодном молчании. Таунсенд стало немного легче в предвкушении ужина в веселой атмосфере Двора Людовика, но эта церемония оказалась еще более невероятной, чем аудиенция у короля.
Открытый ужин, называвшийся так потому, что всякий, кто хотел наблюдать, как ужинает королевская семья, мог легко быть допущенным в GrandCouvert[12], величественную, роскошно отделанную, с портретами мадам Вижи-Лебрюн. В течение почти двух часов Таунсенд вынуждена была сидеть с другими придворными дамами, а также многочисленными горожанками на театральных стульях у одной стены громадного зала, мужчины сидели у другой, и все они наблюдали – будто за актерами в пьесе, – как король и королева Франции вкушают суп, жаркое из куропаток и палтуса, приготовленного на пару, в передней части зала. Все присутствующие должны были подниматься и кланяться, когда вносили королевские блюда. Кроме того, им не разрешалось обмениваться ни единым словом друг с другом.
В течение этой длительной трапезы Таунсенд очень старалась не заплакать. Она не могла понять, как можно было выносить столь нелепое действо. В животе у нее урчало от вида и запаха многочисленных аппетитных яств, потому что она весь день не ела, и голова болела от перегретого и перенасыщенного духами воздуха.
Сейчас она сидела в бело-золотом зале, съев немного из того, что было, наконец, предложено придворным, после того как королевская семья удалилась. Она ни с кем не разговаривала, потоки смеха и слов перекатывались, ничуть ее не трогая. Ей нечего было сказать кому-либо, так как она никого не знала, а Монкриф не дал себе труда представить ее, приведя на ужин в этот душный официальный зал.
Со своего места Таунсенд могла видеть его высокую фигуру, удобно прислонившуюся к мраморной каминной доске в конце зала. Как и все в Версале, он носил парик. Несмотря на то, что везде в мире парик быстро выходил из моды, здесь нужно было все еще соблюдать этикет. В своем традиционно черном камзоле с белым жабо он был, однако, самым заметным мужчиной в зале, и Таунсенд не могла не видеть, что глаза дам снова и снова останавливались на нем. Она смахнула ресницами неожиданные слезы, ненавидя Версаль, его пышность, его высокомерное великолепие и дух тайных интриг. Она ненавидела скуку на лицах мужчин и женщин, а больше всего – унизительность сцен, которые постоянно устраивали король и королева Франции. Прежде она считала Францию одной из самых просвещенных стран мира. Однако правитель – абсолютный монарх, получивший свою власть от Бога, согласно взглядам ancienregime[13], – позволял подчинять свою жизнь глупым традициям. Объяснение Монкрифа было разумным, если оно относилось к беспокойному государству, которое Людовику XIV пришлось подчинить себе, но, по мнению Таунсенд, времена изменились и необходимости в таких порядках не было.
– Здесь, в Версале не принято хмуриться, мадам. Людям может прийти в голову нелепая мысль, что вы несчастливы.
Таунсенд взглянула на говорившего. Высокий мужчина в парчовом красном камзоле стоял около нее улыбаясь. Он был гораздо старше Монкрифа, но волнующе хорош собой, в его красоте было что-то трагическое. Крупный, очень сильный, с дуэльным шрамом на подбородке, он казался воплощением мужественности. Его темные глаза сверкали, и взгляд, устремленный на нее, был смелым и беззастенчиво испытующим. Таунсенд почувствовала, как кровь прилила к ее щекам.
