Пьер Лоти - Рабыня
Первым, кого увидела Фату, был мусульманин Ньяор-фалл; перебирая свои магрибские четки, черный спаги сурово глядел на нее.
— Где Тжан?.. — отрывисто спросила она на местном наречии.
Ньяор с благоговением показал рукой на юг страны Диамбур, в направлении просторов Диалакара, молвив в ответ:
— Там!.. Он попал в рай!..
Весь день Фату-гэй лихорадочно металась по зарослям и пескам, по-прежнему таская на спине спящего малютку. Она бродила взад-вперед, а порой обезумевшей пантерой, потерявшей детенышей, пускалась бежать, без устали продолжая поиски под нещадным солнцем, заглядывая в кусты, обшаривая колючие заросли.
Около трех часов Фату заметила на пустынной равнине мертвую лошадь, затем красную куртку, потом вторую, третью… Это и было то самое поле битвы, где пали потерпевшие поражение спаги!..
Местами чахлые кустики мимозы и тамариска отбрасывали на желтую землю слабенькую, будто искромсанную солнцем тень… Вдалеке, на самом краю бесконечно унылой равнины, в глубине синеющего горизонта вырисовывались очертания деревни с островерхими хижинами.
Фату-гэй замерла, содрогаясь от ужаса… Она узнала его, распростертого там с одеревенелыми руками и открытым навстречу солнечным лучам ртом, и произнесла неведомое языческое заклинание, коснувшись амулетов, висевших на ее черной шее…
Долго стояла она так с обезумевшими, налитыми кровью глазами, тихонько нашептывая что-то…
Увидев издалека старух враждебного племени, направлявшихся к убитым, Фату-гэй заподозрила самое худшее…
Лоснившиеся на палящем солнце, безобразные старые негритянки, от которых несло терпким запахом сумаре, подошли, позвякивая стеклянными бусами и амулетами, к молодым мужчинам; со смешками и непристойными жестами они толкали трупы ногой, отпускали какие-то шутовские замечания, похожие на выкрики обезьян, мрачно паясничали, оскверняя мертвых…
Потом сорвали золоченые пуговицы, украсив ими свои курчавые волосы, забрали стальные шпоры, красные куртки, пояса…
Фату-гэй притаилась за кустом, подобравшись, словно кошка, готовящаяся к прыжку; когда дошла очередь до Жана, она вскочила с отчаянным воплем, выпустив все когти, понося старух на незнакомом языке… Проснувшийся ребенок цеплялся за спину разъяренной, рассвирепевшей матери…
Испугавшись, черные женщины отступили…
К тому же добыча уже не умещалась в руках; сюда они смогут вернуться и завтра… Обменявшись словами, которых Фату-гэй не сумела понять, старухи со злорадными смешками и ужимками шимпанзе пошли прочь.
Оставшись одна, Фату-гэй присела на корточки возле Жана и назвала его по имени… «Тжан!.. Тжан!.. Тжан!..» — подобно античной жрице, взывающей к мертвым, трижды прокричала она в глубокой тишине тоненьким голоском.
Под беспощадным солнцем Африки, ничего не видя, она смотрела в тоскливую, знойную даль, страшась взглянуть в лицо Жану.
Рядом бесстыдно опускались стервятники, разгоняя тяжелый воздух огромными черными опахалами… Птицы бродили возле трупов, еще не прикасаясь к ним… видно, находили слишком свежими.
Заметив в руке спаги образок Пресвятой Девы, Фату-гэй поняла, что перед смертью он молился… В Сен-Луи католические священники окрестили Фату, и у нее тоже вместе с амулетами висели на шее образки Пресвятой Девы и ладанка; но верила она не им.
Фату достала кожаный амулет, который когда-то в стране Галам дала ей черная женщина, ее мать… Это был ее любимый талисман, и она с нежностью поцеловала его.
Затем Фату-гэй склонилась над телом Жана и приподняла его голову.
Меж белых зубов из открытого рта вылетали синие мухи, а из ран на груди вытекала ставшая уже смрадной жидкость.
Потом Фату-гэй решила задушить своего малыша. Не желая слышать детских криков, она набила ему рот песком.
Не хотелось ей видеть и маленькое личико, искаженное судорогой удушья; вырыв в исступлении ямку, она сунула туда головку ребенка да еще присыпала сверху песком.
Затем двумя руками сжала шейку и жала, жала изо всех сил до тех пор, пока маленькие крепкие конечности, напрягшиеся от боли, безжизненно не обмякли.
Когда ребенок умер, она положила его на грудь отцу.
Так не стало сына Жана Пейраля… Загадка!.. Какое божество вызвало к жизни ребенка спаги?.. Зачем он явился на землю и куда возвратился, в какие пределы?
Тут Фату-гэй заплакала кровавыми слезами, ее душераздирающие стоны прокатились по просторам Диалакара… Затем она вынула из кожаного мешочка горький шарик марабута и проглотила; началась агония, долгая, мучительная агония… Прошло немало времени, а Фату-гэй все еще хрипела на солнце, не в силах справиться со страшной икотой, раздирая горло ногтями, вырывая волосы вместе с янтарем.
Стервятники кружили рядом, дожидаясь ее смерти.
Когда желтое солнце зашло и сумерки окутали равнины Диамбура, хрип смолк, Фату-гэй больше не страдала.
Она лежала, упав на тело Жана, сжимая в застывших руках мертвого сына.
И первая ночь опустилась на их трупы, горячая, звездная, в ней ощущалось буйство дикой природы, таинственно пробуждавшейся потихоньку во всех концах мрачной африканской земли.
Тем же вечером свадебный кортеж Жанны прошел в далеких Севеннах мимо хижины старых Пейралей.
Сначала слышится далекий жалобный стон, возникающий где-то в глубине пустыни, у самого горизонта, потом под покровом прозрачной темноты надвигается лавина зловещих звуков: тоскливый вой шакалов, пронзительное повизгиванье гиен и тигровых кошек.
Бедная мать, несчастная старая женщина!.. Человек с открытым ртом, едва различимый в темноте, распростертый средь пустынного безлюдья под усеянным звездами небом, уснувший в тот час, когда пробуждаются хищные звери, спит непробудным сном и уже никогда не встанет; бедная мать, несчастная старая женщина, этот покинутый всеми человек — ваш сын!..
«Тжан!.. Иди к нам в круг!»
Голодная свора подкрадывается в ночи, задевая кусты, пробираясь сквозь высокие травы; при свете звезд хищники впиваются в тела молодых людей, и начинается пиршество, предначертанное слепой природой: все живое — так или иначе — кормится тем, что мертво.
Навеки уснувший мужчина все еще держит в руке образок, а женщина — кожаный талисман… Храните их, бесценные амулеты.
Завтра огромные плешивые стервятники продолжат свое дело, и кости павших будут валяться в песке, разбросанные зверьем пустыни; пройдет время, и черепа побелеют на солнце, изъеденные ветром и саранчой.
Старые родители у огонька, старые родители в хижине под соломенной крышей — согбенный отец, лелеющий мечту о сыне, красивом парне в красной куртке, старушка мать, что молится вечерами о пропавшем, — старые родители, ждите вашего сына, ждите спаги!..
