Вера Крыжановская - Болотный цветок
Тяжелый вздох вырвался из груди Станислава и тут впервые, может быть, его охватило отвращение к жизни…
Некоторое время он еще просидел в задумчивости, а затем вдруг встал и зажег лампы, освещавшие картину «Блуждающего огонька», которую он уже давно перенес в кабинет.
Сдвинув брови, он долго любовался образом Марины, а потом подошел к письменному столу, открыл ящики и частью изорвал, частью привел в порядок бумаги. Затем он сел и стал писать.
Было около половины шестого утра, когда панна Камилла с вытаращенными от ужаса глазами, в одной юбке и ночной кофте, влетела в спальню графини, бросилась к кровати и схватила спавшую за руку.
Земовецкая вскочила и, увидав испуг своей приживалки, тревожно спросила, что случилось.
— Молодой граф… пан Стах… случилось несчастье, — впопыхах, едва внятно бормотала Камилла, дрожа, как в лихорадке.
Толстое красноватое лицо Земовецкой побледнело.
— Помоги мне одеться и говори толком, что случилось? — сказала она и проворно соскочила с кровати.
Обувая графиню, подавая ей юбки и капот, Камилла рассказывала, что накануне граф приказал камердинеру разбудить его в пять часов и предупредил кучера, чтобы к половине шестого был готов шарабан. В назначенный час Франек пришел будить пана, но увидав, что в спальне его не было, а кабинет освещен, заглянул туда: граф сидел, откинув голову, в кресле перед письменным столом, на котором горела лампа. Думая, что тот просто задремал, он не стал его тревожить, но когда подали к крыльцу экипаж, Франек пошел доложить об этом графу и застал его в прежнем положении; подойдя ближе, он с ужасом заметил, что рядом с креслом на ковре валялся револьвер, а на рубашке видна кровь.
При этом известии графиня задрожала и поспешила на половину внука; но по дороге она дважды пошатнулась, точно у нее кружилась голова.
В кабинете вокруг кресла, на котором лежал Станислав, толпилась прислуга с бледными, растерянными лицами; люди пугливо расступились и отошли, когда вошла графиня. Нетвердым шагом подходила она, держась за Камиллу, и оперлась на письменный стол. С ужасом глядела она на помертвевшее лицо графа, который тоже уставился на нее своими стеклянными, широко раскрытыми глазами; жилет был расстегнут, и несколько капель крови пестрели на рубашке. В эту минуту торопливо вошел Ксаверий.
Нагнувшись к Станиславу, он пощупал его руку, приложил ухо к сердцу и выпрямился.
— Я полагаю, граф скончался, — глухо сказал он. — Тело похолодело, и сердце не бьется…
Графиня закрыла глаза, а потом вдруг рванулась вперед, и лицо ее покрылось сизо-багровыми пятнами. Взмахнув руками, она сделала еще несколько шагов и замертво рухнула на пол. Ее унесли и уложили, а верховой поскакал за доктором.
Слух о происшествии в замке быстро облетел окрестности и около полудня дошел до церковного дома, где остановился Павел Сергеевич, все утро поджидавший Станислава, волнуясь и негодуя. Известие о самоубийстве графа глубоко его поразило и заставило призадуматься; но по зрелом размышлении он счел за лучшее отправиться в замок и лично узнать о подробностях.
Твердо решив не уезжать, пока не узнает надлежащим образом, что сталось с Мариной, Павел Сергеевич хотел знать, как и от кого можно было бы получить разрешение на обыск замка, в случае, если затянется болезнь графини. Обращаться к властям ему не хотелось ввиду смерти графа; в глазах общества покойный все же был его зятем, и ему тяжело было раздувать семейный скандал.
Расстроенная Камилла сообщила ему, заливаясь слезами, что, по словам доктора, граф выстрелил себе прямо в сердце, и смерть была мгновенной, но и графиня почти в безнадежном состоянии: у нее был апоплексический удар, и после обморока отнялась половина тела. Затем она добавила, что получена депеша на имя графа Станислава, которую она позволила себе вскрыть. Депеша оказалась от барона Фарнроде, который телеграфировал, что приезжает с вечерним поездом и просил выслать ему экипаж.
— Ведь это второй внук графини и, стало быть, наследник графа?
— Да, он самый, — ответила Камилла, хмурясь.
— Я знаю барона и вечером зайду к нему, — сказал Адауров.
Письмо Станислава как громом поразило Реймара. Не хотелось верить, что Марина могла пропасть из собственного дома, окруженного громадным штатом прислуги, и притом так, что никто ничего не видел и не знал. Кое-какие намеки в письме возбудили в нем те же подозрения, которые мучили и графа, что бабушка причастна к этому загадочному происшествию. И холодный пот выступил у него на лбу при мысли об этом.
«Боже милостивый! Как жестоко наказывала его судьба за его тогдашний эгоизм и неуместную осторожность. Он побоялся счастья, которое судьба давала ему, а теперь исчезновение любимой женщины разрушило его последнюю надежду обладать ею, когда развод выпустит ее на свободу из плена». Но вдруг его отчаяние сменилось безумным гневом.
«Да, он поедет и разоблачит всю эту мерзость, хотя бы пришлось при этом упрятать старую каргу, на каторгу».
Он взял указатель железных дорог, выбрал поезд, а затем бросился в комнату тетки, которой и рассказал, что случилось.
Эмилия Карловна была ошеломлена известием, но упросила племянника взять ее с собой.
— Я измучаюсь здесь от беспокойства. Если хочешь, я остановлюсь не в замке, а у кого-нибудь в селе; но, по крайней мере, я буду знать, что там происходит. Ах, как мне жаль бедную Марину, — прибавила она со слезами.
Барон с минуту подумал.
— Хорошо, тетя, если ты успеешь собраться через час, едем вместе. Может быть, Бог вдохновит тебя, и твоя женская проницательность усмотрит следы там, где мы слепы. Уж мы поедем прямо в замок, а то Стах обидится, если ты остановишься не у него.
На станции, садясь в присланный из Чарны экипаж, барон узнал неожиданную и печальную весть о самоубийстве двоюродного брата и безнадежном положении бабушки. Нервы Эмилии Карловны не выдержали, и она проплакала всю дорогу. В самом тяжелом настроении прибыл барон с тетушкой в замок, где униженно, подобострастно их встретила панна Камилла с распухшим от слез лицом.
Узнав, что бабушке становится все хуже и хуже, и что она никого не узнает, барон прошел в большую залу, где было выставлено тело графа, а отец Ксаверий только что отслужил первую панихиду.