Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони
— Мне не надо денег! Они погубили многих моих братьев. А на хлеб я сумею заработать сам.
— От предложений короля не отказываются. Возьмите! Хотя бы для того, чтобы поделиться с бедным. А теперь вам пора уходить. Да, забыл! Следовать через Париж вам запрещено. Там слишком легко затеряться.
— Что же, в густых лесах этого опасаться не стоит? — усмехнулся Оливье. — Будьте спокойны, я не нарушу приказа. Еще что-нибудь?
— Бог мой, ничего, и если вы готовы...
Они вместе прошли под сводами галереи и спустились во двор, где уже не было видно следов зловещего костра. Оливье обнял все еще взволнованного отца Сидуана, поблагодарил Легри, который показал себя очень даже человечным тюремщиком, потом вышел на мост, с радостью вдыхая свежий воздух. Порыв ветра, долетевшего с моря, очистил небо от сероватых сырых облаков, и робкое солнце заиграло внизу, на речной воде. Капитан протянул руку к своему бывшему пленнику.
— Счастливого возвращения в родные края! — пожелал он. — Я буду молиться Богу, чтобы он оберегал вас.
— Спасибо, но почему? Я по-прежнему мятежник, которого соизволили простить.
— Я очень рад, что был свидетелем того, как вам только что было оказано милосердие. Вы не представляете, как я счастлив!
— Вы думаете, что, простив меня, король перестал гневаться на Храм?
— У него нет личной враждебности: только неприязнь, вызванная интересами Государства!
— Даже в деле принцесс...
— Особенно в этом деле! Я думаю, что он их очень любил...
Сделав прощальный жест, Ален де Парейль вернулся в замок, а чудом избежавший гибели Оливье побежал вниз по склону. Он хотел пойти вдоль реки, надеясь встретить паром или перевозчика с лодкой, чтобы переправиться на другую сторону, ведь воспользоваться мостами Парижа он не имел права. Но сначала он решил попрощаться с женщинами из Пчелиного домика и успокоить их. Особенно одну из них! Было жестоко сознавать, что он больше никогда не увидит ее, но, по крайней мере, он сможет унести с собой ее образ и хранить его в глубине сердца...
Именно ее он и увидел первой. Од сидела у дома на каменной скамье, на которой любила греться на солнышке старая Матильда. Но была не одна: рядом с ней стоял какой-то мужчина, и оба оживленно разговаривали. Это не был ни Реми, ни тем более Матье или Обен; Оливье не помнил ни этой гонкой и прямой спины, ни шевелюры соломенных волос под черным колпаком. Он почувствовал горечь во рту, потому что ему показалось, что лицо Од, обращенное на мужчину, было исполнено нежности. Он-то думал, что она не находит себе места в тревоге о нем, а она, в тот момент, когда его пепел должен был быть брошен в Сену, она, которую он любил, — прошло то время, когда он мог сомневаться в своих чувствах! — любезничала с незнакомцем! И так была занята им, что даже не заметила его, Оливье, хотя смотрела словно бы на него. О Господи!.. Почему же ему так плохо?
Он уже собирался бежать прочь, как его пригвоздил к месту крик:
— Сир Оливье! О, вот, наконец, и вы!
Но это была Марго, поднимавшаяся из сада с корзинкой груш, которая толкнула его и, оставив корзинку, вбежала в дом, призывая Жулиану.
Од встала. Мужчина обернулся, и Оливье не увидел, как осветилось радостью ее нежное лицо. Он узнал докучного посетителя: это был Жильда д'Уйи, школяр из Нельской башни. В приступе гнева он шагнул навстречу молодому человеку:
— Что вы здесь делаете? Разве мэтр Матье не сказал вам, что не желает вас здесь видеть?
Ошеломленный таким обращением, юноша густо покраснел и возразил:
— Вы ведь, кажется, не мэтр Матье? Он один мог бы упрекнуть меня в том, что я тут, и если хотите знать, я пришел сюда, чтобы застать именно его... Неделю назад...
— Значит, вы здесь не впервые! И что же вы хотели сказать?
— Хотя это вас не касается, но все же сообщу вам по секрету, что я присутствовал при наказании некоего Гонтрана Эмбера, галантерейщика, приговоренного к розгам и позорному столбу за то, что хотел завладеть поместьем в Пассиакуме, принадлежавшем покойной даме Бертраде Эмбер. Это поместье не предназначалось ему, к тому же, он пытался принудить к непристойной связи молодую наследницу этой собственности. Вот я и подумал: не случилось ли несчастья с мэтром Матье, иначе он помешал бы этому презренному типу и...
— ...и еще он пришел узнать, не может ли чем-нибудь помочь нам, — вмешалась Од, которой хотелось как можно скорее прекратить ссору, которая омрачала ее счастье от возвращения Оливье. — У него были добрые намерения, не надо ссориться.
— Ссориться? Вот еще! — пренебрежительно воскликнул Оливье. — Вы, должно быть, сообщили ему о том, что с вами все в порядке! Зачем же он вернулся?
— По моей просьбе. Мы так беспокоились о вас, что моя дорогая бабушка заболела... а мэтр Жильда изучает медицину.
Она хотела еще что-то добавить, но ее прервала прибежавшая Жулиана. На лице ее светилась именно такая радость, которую вернувшийся Оливье так надеялся увидеть в глазах Од. Не сказав ни слова, она бросилась ему на шею и несколько раз звучно поцеловала:
— Вот и вы, наконец! Боже мой! Мы так боялись за вас, и невозможно было получить ни малейшего известия!.. Ах, слава богу! Вы живы! Но идите же скорей, наша матушка с нетерпением ждет вас!.. Она угасает, теперь это уже понятно...
Не обращая больше внимания на остальных, она схватила Оливье за руку и повлекла за собой. Он не сопротивлялся и даже почувствовал облегчение от того, что прервалась затеянная им ссора: он уже раскаивался в этом и сам себе казался смешным. Он только что избежал страшной смерти, ему стольких усилий стоило обратить свои взоры к сияющей вечности, и вот теперь, здесь на земле, он опустился до мелких дрязг. Совершенно ясно, что он не имел права любить эту девушку и, более того, — вмешиваться в ту жизнь, которую она сама для себя выбрала. Следовало раз и навсегда забыть слова Бертрады. К тому же, она могла ошибиться...
Матильда отдыхала в одной из комнат второго этажа, и Оливье было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что ее конец близок. Дыхание было затрудненным, хриплым, и на помертвевшем лице с запавшими глазами уже четко обозначились
