Пола Маклейн - Парижская жена
— Мне нравятся твои рассказы о Мичигане, — сказала я.
От света фонаря на столе он сощурился, чтобы посмотреть на меня.
— Правда?
— Конечно.
— Иногда я задаю себе вопрос: хочешь ли ты, чтобы я продолжал писать? Мне кажется, ты чувствуешь себя одинокой.
— Не твоя работа причина моего одиночества, а твое отсутствие. Ты уже давно не пробовал писать здесь, дома. Может быть, теперь это получится, и я смогу тебя видеть. Я не стану говорить или еще как-то беспокоить тебя.
— Ты ведь знаешь, мне нужно уединение, чтобы работа шла. — Эрнест закрыл записную книжку, положил сверху карандаш и стал катать его вверх-вниз по книжке. — Я должен быть один, когда пишу, но, будь я по существу один, ничего бы не получилось тоже. Я должен уходить отсюда и возвращаться, говорить с тобой. Только это делает мою работу настоящей и дает силы ее продолжать. Ты меня понимаешь?
— Думаю, да. — Я подошла к нему сзади, положила голову ему на плечо и потерлась лицом о шею. Но на самом деле я не понимала, не до конца понимала. И он это знал.
— Возможно, никто не сможет понять, что чувствует другой.
Я выпрямилась и отошла к окну, за которым лил дождь — на подоконнике образовалась лужица.
— Я стараюсь.
— Я тоже, — сказал он.
Я вздохнула.
— Наверное, дождь будет идти весь день.
— Не обольщайся. Будет идти месяц.
— Может, все-таки нет.
Он улыбнулся.
— Ты права, малыш. Может, и нет.
21
Незадолго до Дня благодарения «Стар» послал Эрнеста на мирную конференцию в Лозанне, где должен был разрешиться территориальный спор между Грецией и Турцией — тот, что породил кровавый конфликт в Смирне и способствовал тому, что последние три года представители обеих наций убивали друг друга. Когда пришла телеграмма, я заметила, что Эрнест нервничает. Он не сразу ее открыл, и я понимала почему. Нельзя было допустить такой схватки, как в прошлый раз. Мы могли ее не пережить.
— Лозанна, — произнес он наконец. — Деньги у нас есть. Поедем вместе.
— Необязательно, — сказала я. — Все будет хорошо.
— Нет, — возразил он. — Я хочу, чтобы ты поехала.
Его настойчивость успокоила меня, и я согласилась, но к отъезду свалилась — отчаянно болела голова. Я ничего не могла есть — меня тут же рвало. Было решено, что Эрнест поедет один, а я присоединюсь к нему, когда смогу. Так случилось, что в это время в Париже находилась моя старая подруга Летиция Паркер из Сент-Луиса, она вызвалась навещать меня и заботиться обо мне. Все будет не так, как во время его поездки в Турцию или даже в Геную.
К началу декабря я почувствовала, что могу ехать, и радостно начала собирать вещи, зная, что после окончания конференции мы поедем кататься на лыжах в Шамби, там же проведем Рождество в обществе Чинка, а потом отправимся в Италию и Испанию. Учитывая все это, нас не будет в Париже месяца четыре, и значит, мы надолго распрощаемся с холодом и сыростью. И хотя я пролежала в постели целую неделю и меня посещали сомнения, готова ли я к лыжным прогулкам, но настрой был самый решительный. Постараюсь!
В одной из телеграмм, которые мы слали друг другу, обсуждая планы на отдых, Эрнест сообщил, что встретил в Лозанне Линкольна Стеффенса, журналиста, с которым познакомился в Генуе и на которого произвели большое впечатление его репортажи. Он захотел прочитать все, что Эрнест к этому времени написал, но у того был с собой только один рассказ «Мой старик» о мальчике и его погибшем отце-жокее. Стеффенс пришел в восторг и сравнил его с рассказами Шервуда Андерсона. Эрнест не любил, когда его сравнивали с другими писателями, особенно неприятно было сравнение с Андерсоном, другом и первоклассным мастером, но он это вынес, потому что Стеффенс пообещал послать рассказ своему приятелю, редактору «Космополитен». До сих пор Эрнест публиковался только раз в небольшом художественном журнале «Дабл Дилер». Одна публикация и еще обещание Паунда напечатать что-нибудь в «Трех горах» — вот и все. Новое предложение сулило больше, оно захватывало и обнадеживало.
Укладывая чемодан, я подумала, что во время нашего долгого отсутствия Эрнест может захотеть поработать над рассказами и повестью. И, конечно, с радостью покажет Стеффенсу свои работы. Поэтому я подошла к буфету в столовой, где Эрнест хранил рукописи, собрала их все и уложила в маленький чемоданчик. Это будет моим сюрпризом для него. Мысль о таком сюрпризе придавала силы, когда я ехала на Лионский вокзал.
На вокзале царила суета, но другим я его никогда не видела. Носильщики в красных куртках сновали между вощеными деревянными скамьями, декоративными пальмами и хорошо одетыми пассажирами, только что приехавшими или, напротив, отъезжающими. Утром я увижу Эрнеста, и все опять будет хорошо, — эта мысль не покидала меня, пока я протискивалась сквозь толпу и передавала носильщику багаж. Он помог мне подняться в поезд, поднял большой чемодан с моими вещами на сетку для багажа, а маленький чемоданчик поставил под полку, откуда я легко могла его достать. Вагон был почти пустым. До отхода поезда оставалось полчаса, и я решила выйти размять ноги и купить газету. Я пробиралась по станции с трудом, минуя продавцов яблок, сыра, воды, одеял и подушек, теплых сандвичей, завернутых в бумагу, и небольших фляжек с бренди. Когда объявили о посадке, я вместе с другими пассажирами поспешила на поезд и нашла свое купе в том же виде, что и оставила. За исключением одного — маленький чемоданчик исчез.
Его не было под сиденьем. Его не было нигде. В панике я стала звать проводника.
— Могу я вам помочь? — спросила меня соседка, пока я ждала прихода проводника. Со мной ехала пожилая американка, которая, похоже, путешествовала одна. — Я могла бы отдать вам кое-что из одежды.
— Там не одежда! — возопила я, и женщина, не на шутку испугавшись, поскорее отвернулась. Когда наконец явился проводник, он сначала ничего не понял. Я плакала, не переставая, и с трудом находила правильные французские слова. В конце концов он вызвал двух французских полицейских, те вывели меня из поезда и начали допрашивать. Собрались зеваки. Полицейские потребовали мою идентификационную карту — один из них стал внимательно ее изучать, а другой попросил описать чемоданчик и последовательно все мои действия.
— Чемоданчик был ваш?
— Моего мужа.
— Он в поезде?
— Нет, он в Швейцарии. Я везла чемоданчик ему. Там его рукописи. Три года работы. — Тут я полностью утратила самообладание. От ужаса закружилась голова. — Что вы стоите и допрашиваете меня? — Голос мой поднялся до визга. — Он ведь убежит. Теперь он может быть уже далеко.
