Кристина Додд - Соблазненная принцем
— Финансировать революцию? Купить еще огнестрельного оружия?
— Нет, нет и нет. Эти деньги будут отложены на период после революции. Деньги потребуются, чтобы финансировать правительство, накормить народ, позволить нам продержаться первую зиму, пока мы не сможем убедить туристов, что им здесь у нас безопасно. Когда они вернутся, мы используем это, чтобы стать богатой страной. И тогда мы сможем обезопасить себя от больших стран, которые будут стараться прибрать нас к рукам, дабы использовать наши доходы преимущественно для своих людей, а не для наших. — Он снова рассмеялся. — Что касается кражи, то все прошло гораздо лучше, чем я мог себе вообразить, и Жан-Пьеру потребуется не меньше двух недель, чтобы проследить за всеми моими перемещениями.
— Ему это не удастся, не так ли?
— Деньги исчезли из страны, а Жан-Пьер считает, что я всего лишь пустой никчемный игрок и коннозаводчик, который подумывает о том, чтобы эмигрировать на Карибы, где нет мятежников, разгоняющих туристов, которые приносят мне доход.
Рауль, такой по-мальчишески очаровательный и довольный собой, взглянул на Викторию. Когда же он вгляделся в ее глаза, улыбка сползла с его лица.
Глаза его вспыхнули страстью. Сходства с маленьким мальчиком больше не было и в помине.
Загипнотизированная его напряженным взглядом, Виктория с бешено бьющимся сердцем отпрянула от него и прижалась спиной к спинке софы.
А Рауль обхватил руками ее голову и прижался губами к ее губам.
Он поцеловал ее не так, как целовал прошлой ночью, а настойчиво, глубоко.
Первое вторжение его языка ошеломило Викторию. Второе согрело. При третьем вторжении кровь бешено запульсировала в ее венах, воспламенив ее тело желанием. Она затаила дыхание, слишком удивленная, чтобы что-нибудь предпринять…
— Что вы себе позволяете, сэр? — наконец вымолвила она.
— Проклятие! — в ярости воскликнул Рауль, стараясь сдержать гнев и похоть.
Но когда Виктория отпрянула от него, он понял, что проиграл битву. Схватив ее за запястья, он уложил ее на софу.
Она сопротивлялась, и больше всего в тот момент ей хотелось надавать ему затрещин. Возможно, это было неразумно. Возможно, такое поведение лишь усугубит его гнев. Но увеличивалась не только его ярость. Явно набирало силу кое-что другое… Что-то абсолютно чужеродное для достойной англичанки, гувернантки мисс Кардифф.
Когда Рауль, подняв руки Виктории над ее головой, склонился к ней, она снова принялась сопротивляться, потому что ей вдруг показалось, что все это слишком хорошо и слишком правильно. Потому что его прикосновение превращало ее в другого человека — земного, страстного, в женщину, которая услышала обращенный к ней зов его тела и отреагировала на него.
Он снова поцеловал ее, и язык его то вторгался в ее рот, то выходил из него, пока Виктория не ослабла от желания, пока надетая на ней тонкая сорочка не осталась между ними единственным барьером, слишком тонким, чтобы помешать им слиться воедино.
Когда она застонала, всецело отдаваясь его натиску, Рауль сказал «да» и снял со своей шеи галстук. А она была такой глупой, что не поняла, что он делает, пока он не связал ее запястья.
— Нет! — воскликнула она и снова принялась отбиваться.
Теперь он держал ее одной рукой, а другая его рука обследовала ее тело — ее грудь, ее живот. Он даже скользнул рукой к развилке между бедрами и сквозь тонкую хлопчатую ткань сорочки почувствовал, что Виктория стала влажной от желания. Лицо ее вспыхнуло от унижения, и она неожиданно рванулась к нему так, что он потерял равновесие.
Упав на пол, Рауль потянул Викторию за собой. Они оказались на полу вместе, и не успела Виктория перевести дыхание, как он перекатился и оказался сверху. Держа ее руки над головой, он прикоснулся губами к ее шее.
Виктория подумала, что он отомстит за ее выходку, но нет. Его мускулистое тело прижимало ее своей тяжестью. От него пахло виски, кожей и лошадьми, а также им самим, Раулем… Почему ей уже был известен его запах? Сама того не желая, она смогла бы узнать его где угодно: в полной темноте, в толпе на другом конце континента.
Его порочные, опытные губы, продолжая обследовать ее, спустились к груди, где он попробовал ее на вкус сквозь сорочку, втянув в рот сосок, а когда она застонала, отпустил его и подул на влажную хлопчатую ткань. Теперь Виктория боролась не с ним, а с собой. Потому что ей хотелось обвить ногами его тело и полностью слиться с ним.
Рауль покрыл поцелуями другую грудь, вызвав у Виктории такое безумное желание, что о сопротивлении и о гордости ей вспоминать было незачем. Как могла она сопротивляться ему, если его союзник само ее собственное тело? Он вел себя абсолютно безнравственно, прикасался к самым интимным частям ее тела и демонстрировал ей такие ее аспекты, о существовании которых ей было бы лучше не знать. Все эти годы, путешествуя по Европе, Виктория воображала себя воплощением стародевичества, считала, что невосприимчива ни к каким искушениям. И теперь Рауль показал, насколько неверно ее собственное представление о себе. Она ненавидела его за это… и, несмотря ни на что, хотела его.
— Сгораешь от страсти ко мне? — тихо спросил он.
Виктория, тяжело дыша, прошептала:
— Прошу тебя, не останавливайся.
Положив руку между ее ногами, Рауль осторожно надавил.
Викторию охватил огонь. Она и впрямь сгорала от страсти к нему.
Глава 26
По мнению Виктории, Рауль знал о пытках больше, чем любой де Гиньяр. Каждую из шести ночей подряд он возвращался домой после работы со своим войском. За ужином он сам кормил ее и настаивал, чтобы она пила из его чашки, а по окончании ужина вел ее в свою комнату… и соблазнял.
Он так и не снял одежду ни с нее, ни с себя, однако заставил Викторию обезуметь от желания.
Она сопротивлялась. Разумеется, она сопротивлялась.
Он приспособил свой галстук, чтобы контролировать ее действия, но она, кажется, даже не возражала против этого. По крайней мере, когда он связал ей руки, она знала, что ведет себя, как подобает цивилизованной женщине. Она пыталась бороться.
Ей было стыдно за те мгновения, когда ему не требовался галстук, чтобы сдерживать ее. Это было тогда, когда он довел ее до вершины страсти, а потом подтолкнул ее, отправив в свободный полет. Ночь за ночью он показывал ей, что она может летать… и когда она вернулась на землю, ее запястья были развязаны, а он наблюдал за ней. Он не сказал ни слова, но они оба знали правду — ему ничего не стоило сломить ее сопротивление. Ему было не обязательно нравиться ей, он заставил ее хотеть его.
