Джулиана Грей - Наука страсти
Ах, какова же Эмили на вкус?
Она положила ладонь ему на руку.
— Спасибо.
Ее пальцы все еще были холодными от январской стужи. Легкое прикосновение заворожило его, он, как пленник, не мог подняться с колен. Отсветы огня мерцали на ее коже, словно Эмили светилась изнутри.
«Поцелуй ее. Ради всего святого, поцелуй ее».
Сделав над собой нечеловеческое усилие, он убрал руку от ее подбородка.
— Позвольте налить вам чаю. Он быстро вас согреет.
— Я уже согрелась, спасибо.
Он встал и трясущейся рукой налил в чашку чая.
— Мистер Браун, — сказала она своим особым голосом, негромким и безупречно нежным. — У меня к вам есть дерзкий вопрос.
Он не смог сдержать улыбку.
— Какой именно, Эмили?
— Почему я здесь?
Он добавил сливки и сахар, размешал чай маленькой серебряной ложечкой, вложил чашку с блюдцем в ее ждущие руки.
— Поскольку ваши побуждения вам наверняка известны, могу предположить, что вы интересуетесь, почему я прошу вас навещать меня каждую неделю. Ответ таков: я получаю большое удовольствие от вашего общества.
— Это не ответ. Это любезность для гостиной. Вы прекрасно понимаете, о чем я.
Сегодня вечером Эшленду не хотелось чая. Не то чтобы он вообще когда-либо хотел чая; он слишком много выпил его в Индии, и вкус напоминал ему о весьма неприятных вещах. Эшленд подошел к камину, пристроил правый локоть на полку — это каким-то образом облегчало боль в отсутствующей кисти.
— Но ваше общество в самом деле доставляет мне удовольствие. Неужели это так трудно понять?
— Вы и сами знаете, что так продолжаться не может. Вы должны принять решение.
— Какое решение?
— Ляжем мы с вами в одну постель или нет.
Звякнул фарфор — Эмили поднесла чашку ко рту, сделала глоток и снова ее поставила. Эшленд смотрел на ее губы, приоткрывшиеся, когда она пила чай, на горло, когда она глотала, на пальцы, обхватившие изящную белую ручку чашки в виде буквы S.
Эмили продолжала, не обращая внимания на его молчание:
— Полагаю, вы боретесь с моральным аспектом всего этого. Но то, что вы находитесь в одной комнате с другой женщиной, раздеваете ее почти догола, а потом смотрите, как она читает вам, сидя за столом, точно так же является изменой брачным обетам. Вы платите ей за услуги. После столь интимных отношений какое может иметь значение, совокупитесь вы с ней или нет?
— Для меня имеет. — Он отвернулся к стене и пристроил подбородок на руку. — Осмелюсь сказать, и для вас тоже.
— Давайте пока не будем говорить о моих желаниях. В затруднительном положении вы.
Эшленд отошел от камина, перешел к окну.
— Не надо считать меня бесчувственной. Я же вижу, какие мучения это вам доставляет. Надо думать, ваша жена с вами не живет?
— Она покинула меня двенадцать лет назад. — Он потрогал подоконник. Эшленд чувствовал, что обязан сказать ей правду, — столько, сколько может открыть.
— Понятно. Вы никогда не думали о разводе? — Слово «развод» она произнесла отрывисто, без эмоций, словно говорила об апельсиновом кексе, лежавшем порезанным на красивой тарелке на чайном столе.
— Не думал. Я вернулся с войны совсем другим человеком, настоящим животным, искалеченным, непривлекательным. Она уехала от меня не без подстрекания с моей стороны. — На стекле оказалось небольшое пятнышко; Эшленд потер его большим пальцем. — И разумеется, я давал обеты. Обеты перед лицом Господа.
— Она тоже. В горе и в радости, и все-таки она оставила вас в тяжелом положении и не вернулась. — Фарфор звякнул снова. — Она уехала одна?
Эшленд закрыл глаза, пытаясь избавиться от образа темноволосого графа Сомертона.
— Нет.
Эмили прошептала:
— О, мой дорогой сэр.
Он отвернулся от окна и посмотрел прямо на нее. Она все еще сидела перед камином, но поставила чашку с блюдцем на стол, сложила руки на коленях и склонила голову.
— Мне не нужно ваше сочувствие, — отрезал он.
— Это не сочувствие, — сказала она. — Это восхищение.
Он уставился на золотистую головку, и его ключицы, ребра, мышцы и кожа — все его защитные слои пали, отвалились от груди, осталось только бешено бьющееся сердце.
— У меня есть сын, — сказал он.
Она подняла голову.
— Я уверена, он чудесный мальчик.
— Да. Ему почти шестнадцать. Он… — Эшленд с трудом выталкивал слова из горла. — Он был всем на свете, и он — ее сын. Предать свою плоть — предать и его.
— Она не разделяла ваших убеждений.
— Мы говорим не о ее поведении, а о моем.
Эмили снова склонила голову, глядя на пальцы. А когда заговорила, голос ее был сдавленным от еле сдерживаемых слез:
— Мой дорогой мистер Браун. И куда это нас приводит?
Эшленд оторвался от подоконника, взял со стола книгу и направился к склоненной фигурке Эмили. Ее затылок манил, такой светлый и нежный. Эшленд опустился перед ней на колени и вложил ей в руки книгу.
— Моя дорогая Эмили. Моя такая дорогая Эмили, — произнес он. — Почитайте мне.
Лампа отбрасывала на станицу желтый круг. У Эмили начали болеть глаза. Она с тоской подумала о своих очках, засунутых в карман куртки в «Наковальне».
— Что-то случилось? — спросил со своего кресла Эшленд.
— Прошу прощения, — ответила она. — У меня глаза устали.
— В таком случае вы, конечно, должны прекратить читать.
Она заложила книгу пальцем и закрыла ее. Кожаный переплет был совсем новым, с ярко-золотыми буквами. Взгляд Эшленда ласкал ее сзади. Ей так хотелось повернуться к нему, устроиться в его объятиях в кресле и слушать, как бьется под ухом сердце.
— Что такое, Эмили? — мягко спросил он.
— Ничего, сэр.
— Не говорите мне этого больше. Если вас что-то беспокоит, скажите правду.
Эмили провела пальцем по названию. Ветер набирал силу, бился в окна. Она боялась поездки домой, холодной и одинокой, тело и душа ныли.
— Я должна вам кое в чем признаться.
— Правда?
— В тот первый вечер, в первый раз, когда я здесь оказалась… — Эмили положила книгу на стол и прижала ее ладонью. — Это была ошибка.
За низким воем ветра за окном она слышала тяжелое дыхание Эшленда.
— Ошибка. Я понимаю.
— Нет, не в этом смысле. Я имею в виду, что я была не той женщиной, которую вы ждали. Меня ошибочно приняли за нее в коридоре. Я всего лишь пила в отеле чай.
— Что за дьявольщина? — Он дернулся в кресле, словно хотел встать, но передумал.
— Не знаю, почему я поднялась наверх. Не знаю, почему осталась. — Ее голос дрогнул. Она помолчала, набрала в легкие побольше воздуха. — Не думаю, что это имеет значение. Как бы там ни было, сегодня по дороге со станции я встретила женщину. Ту самую, что должна была прийти сюда месяц назад. Она приехала ради регулярного визита по вторникам.
