Анри де Ренье - Грешница
Это маленькое приключение в боскете не оставило бы особого следа в уме мадам де Сегиран, ибо мсье де Сегирану были свойственны подобного рода внезапные приступы волчьего голода, если бы оно не послужило поводом к открытию, явившемуся для мадам де Сегиран источником обуявшего ее душевного смятения и причиной событий, которые я имею вам изложить так как мне их передал во всей их подробности мсье де Ларсфиг. Но, чтобы понять их, возвратимся к сцене в боскете.
Итак, когда, удовлетворив на лоне природы естественное желание своего мужа, как, согласно уже сказанному, ей то случалось уже не раз, мадам де Сегиран пустилась в обратный путь к замку бок о бок с мсье де Сегираном, который, гордясь этой сельской утехой принял свой обычный важный вид, она почувствовала себя охваченной странным волнением. Да, не кто иной как мсье де Сегиран шагал рядом с ней, и не кто иной, в уединении боскета, держал ее в объятиях и подчинил ее своим желаниям, но ей казалось, что она сама не совсем такая же, как всегда. В своем теле она ощутила нечто новое, чего никак не могла понять. Да, она вспоминала телесный дар, который принесла с обычной для нее покорной благосклонностью, но сюда примешивалась неожиданная страстность, приводившая ее в глубокое замешательство. Не была ли бы она счастлива в тот миг, если бы мсье де Сегиран был не тем, кем он был? Если бы другое лицо склонилось над ее лицом, если бы ее схватили другие руки, отвела ли бы она взгляд, оттолкнула ли бы она объятия? Разве в глубине души она не желала бы такой замены? Сойди с подножия мраморный пастух и ласкай он ее своими искусными руками, с каким восторгом всего тела она бы отдалась ему!
С этой мыслью мадам де Сегиран вернулась в замок после приключения в боскете и с тех пор не переставала углублять ее постоянными размышлениями, занимавшими ее весь день и не дававшими ей уснуть ночью, когда она не раз вставала с постели, чтобы думать все о том же. Но чем больше она на этом сосредоточивалась, тем сильнее возрастало ее смятение. Ей становилось все более ясно, что в ней совершилось великое событие. Впервые ей пришло на ум, что можно находить удовольствие в ласках мужчины, который не является супругом, и что больше всего тревожило мадам де Сегиран в этом открытии, так это то, что, удивляясь ему, она нисколько им не возмущалась.
Что в ней заложен инстинкт греха, так это свойство нашей природы, и в этом нет ничего исключительного! Мадам де Сегиран была достаточно вооружена против него, чтобы не бояться уступить его призывам. Можно жить вместе с ним и ощущать его напор в самой сокровенной своей глубине, не поддаваясь ему. Разве не все мы в таком положении? Грех бродит вокруг нас, окружает нас, опутывает, и редко случается, чтобы он, в конце концов, не проник в нас с тем большей легкостью, что бывают темные умы, в которых он пребывает в первородном состоянии и еще до того мгновения, когда он обнаруживает свое присутствие. Но что его потаенные или внезапные попытки не толкают нас сразу же на резкий отпор ему, вот что странно и вот что должно служить нам предостережением против самих себя! Как раз так обстояло дело с мадам де Сегиран, и она готова была видеть в этом действие какого-либо непостижимого колдовства или опасного чародейства.
Однако, прежде чем уверовать в это, мадам де Сегиран упорно доискивалась в самой себе причин той легкости, с какой она отнеслась к соблазнительному образу, неожиданно обнаружившему перед ней склонность, которой она в себе не подозревала. Не приходилось ли ей усматривать как бы предугадание этой склонности в ее всегдашнем пристрастии к занятиям религией, как если бы ей хотелось заранее прибегнуть к оплоту, который они воздвигают в нас, научая нас нашим обязанностям? Не для того ли, чтобы лучше оградить себя от увлечений тела и крови, приняла она веру, чьи многочисленные обряды оставляют нашим плотским стремлениям возможно меньше свободы? И не эти ли основания побудили ее согласиться на брак, где любовь была ни при чем и где она искала лишь безопасности, каковая, по ее мнению, должна была в нем быть полной? Беря в мужья мсье де Сегирана и зная точно, чего он от нее ждет, не желала ли она свести дело плоти к тому, чем оно должно быть, дабы согласоваться с велениями природы? Выйдя замуж, не жила ли она в скромном уединении, избегая появляться в легкомысленном обществе и в вольных компаниях и подчиняясь единственно желаниям мсье Де Сегирана? Но что было пользы от всех этих предосторожностей? Несмотря на все, грех приближался ныне, правда, еще потаенный и лицемерный, но словно чтобы показать, что он не откажется от того, чтобы овладеть ею как властелин, когда настанет час!
Хотя в глубине души мадам де Сегиран и чувствовала, что сама она ничем не способствовала той тревоге, которую она переживала, она все же делала себе упреки, в частности за то, что уступила настояниям мсье де Сегирана в вопросе питания. Хотя ее поведение в этом отношении и могло быть оправдано соображениями здоровья, но тем не менее она допустила здесь известную неосмотрительность. Разве эти слишком тонкие мясные блюда, эти слишком острые пряности, которыми она начала питаться, сначала осторожно, а затем жадно и неумеренно, не содействовали увеличению живости ее крови и росту ее телесных сил? И потом, зачем она иной раз преклоняла слух к любовной молве, долетавшей из ближнего города? Зачем она внимала рассказам мсье де Сегирана о легкомысленных интригах и амурных подвигах, которыми старая мадам де Сегиран тешила свое любопытство и которые она во всех подробностях излагала своему сыну, когда тот ее навещал? Зачем она забавлялась, порою, похождениями какой-нибудь мадам де Листома или какой-нибудь мадам де Брегансон, распутством какой-нибудь мадам де Галлеран-Варад, зачем смеялась тяжеловесным шуткам маркиза де Турва и улыбалась остротам мсье де Ла Пэжоди, который к грехам телесным присоединял грехи ума и приправлял свой разврат безбожием; подобно тому как кавалер де Моморон, чьи скандальные истории доходили и до ее ушей, пренебрегал божескими законами и оскорблял естественный порядок с этим молодым Паламедом д'Эскандо… Да, конечно, все это грешники, приверженные к худшим излишествам, но какое она имеет право быть к ним суровой? Разве сама она не обнаружила вдруг в себе тот же инстинкт, побуждающий требовать у тела наслаждений, которое оно может дать? Все это грешники, своею распущенностью и своими пороками, но сама она разве не грешница тоже, раз чувствует, как живет в ее жилах и в ее крови, как таится за поворотами ее мыслей, как подстерегает в ее теле все тот же недремлющий грех, чей лик явился ей в образе этого нагого и стройного Пастуха, который с высоты подножия насмешливо глядел на нее, когда она в руках мсье де Сегирана преступно грезила о других объятиях?..
