Оливия Уэдсли - Принцесса Востока

Кругом царила полная тишина. Не было слышно ни звука, кроме тихого дыхания Каро. Она была здесь, около него, сводя его с ума своей близостью.

Несвязные мысли проносились в его мозгу, и он повторял про себя слова: «Моя, она моя теперь».

В этот момент, обнимая Каро, чувствуя ее дыхание, биение ее сердца у своей груди, он забыл обо всем, и ему казалось, что наконец он нашел ее и она принадлежит ему.

Затем, словно от внезапного толчка, он пришел в себя и вспомнил все происшедшее накануне. Он быстро выпустил Каро и оперся о полотняную стенку палатки. Она дышала теперь быстро и неровно, звук ее дыхания волновал его.

– Я нашел в палатке кофе и финики. Палатка принадлежала Роберту, – резко сказал он и умолк.

Каро ничего не ответила. Она не могла говорить теперь. Объятия Сфорцо лишили ее сил, пробудили в ней то пламенное чувство, которое она питала к нему. Она задрожала от его прикосновения и чуть не упала, когда он оттолкнул ее. Переход в его чувствах был слишком резкий, слишком безжалостный. Она невольно прижала руку к бьющемуся сердцу.

Сфорцо продолжал ледяным тоном:

– Мы сможем пробыть здесь некоторое время. Лошадь сломала себе ногу, и мне пришлось ее застрелить. Когда я впервые увидел палатку, я решил, что это мираж.

– Да, – пробормотала Каро.

Она не знала, что сказать. Пока Сфорцо спал, воспоминания о прошедшем обуревали ее, лишая сил. Она не знала, как она попала в палатку, каким образом они спаслись. Ей было все равно, она знала лишь, что Сфорцо был около нее, и больше ей ничего не было нужно.

Глядя в темноту наступающей ночи, она испытывала странные, противоречивые чувства: ужас при мысли о вчерашней ночи леденил ее кровь. Но она старалась забыть, не думать об этом, заглушить те страдания и угрызения совести, которые терзали ее душу. Она не хотела думать о Гамиде, и присутствие Сфорцо вытесняло все остальные мысли. Несмотря на испытываемые ужас, сожаление и безмерное страдание, она радовалась тому, что Сфорцо был около нее.

Она ждала его пробуждения, чтобы подойти к нему и молить о прощении. Но между ними ничего не было сказано, и такая попытка казалась ей невозможной: голос Сфорцо, его отношение к ней внезапно сделали его чуждым и далеким, как будто широкая пропасть разверзлась между ними. Холодное отчаяние наполнило Каро, когда она вернулась в палатку.

– Можно зажечь свет? – спросила она тихо. – Или вы думаете, что это небезопасно?

– Небезопасно? – повторил Сфорцо и коротко рассмеялся. – Вы и я затеряны в пустыне, – продолжал он усталым голосом. – Для нас нет спасения и не существует опасности! Мы не можем надеяться на возвращение, а если даже нас и найдут здесь, то это могут быть только враги.

Каро сухо заметила:

– Вы рисуете наше будущее в нерадостных красках.

Он жалел, что говорил так резко, но он нервничал и не мог говорить иначе. Он не мог ей сказать, что их единственным спасением была скорая смерть. Он чувствовал, что задыхается при мысли о горькой иронии судьбы, сыгравшей с ними такую злую шутку.

Сфорцо говорил с усилием, стараясь казаться спокойным:

– Я жалею, что напугал вас слишком мрачной картиной. Как вы думаете, не приготовить ли нам какую-нибудь еду, чтобы подкрепиться?

Они занялись приготовлением трапезы: вскипятили воду, почистили финики и приготовили немного лепешек из имевшейся у них муки. При этом занятии оба почувствовали некоторое облегчение. Они ели руками, сидя рядом на матраце. Когда они кончили обедать, Каро взглянула на свои часы, которые она носила на руке. Было двенадцать часов. Оба молчали, не зная, что сказать.

Наконец Сфорцо заметил:

– Я попытаюсь развесить несколько пледов, чтобы устроить себе отдельное помещение.

Он тотчас встал и взял два самых больших пледа, лежавших в углу палатки. Закрепив их головными булавками Каро, он развесил пледы перед палаткой.

– Я лягу здесь и буду спать под ними, – произнес Сфорцо.

Он остановился перед входом в палатку; огонь догорал, и настала темнота, в которой неясно белели их лица.

– Вы не боитесь? – Он старался говорить очень спокойно.

– Конечно нет.

– Спокойной ночи.

Что-то в его голосе, странное и необъяснимое, взволновало Каро.

«Как я могла, как я могла полюбить человека, который так безразличен ко мне?! – думала она, когда Сфорцо исчез, оставив ее одну. – Эта ночь, это одиночество пугают меня. Я не могу думать о моих чувствах к нему, я сойду с ума. Я не могу оставаться здесь с Джиованни целые дни и недели».

Она не могла заснуть. Услыхав в темноте легкое движение, она села с сильным сердцебиением, поняв, что это Джиованни повернулся на своем жестком ложе. Потом бессознательно прислушивалась, ловя каждый звук, испытывая жуткое волнение, от которого замирало ее сердце. Она снова села, сжав голову руками.

«Что мне делать, что мне делать? Я люблю, я безумно люблю его».

Она закрыла лицо руками, стыдясь самой себя, своего чувства.

Вчера из-за нее, вернее, по ее вине, были убиты двое. Сегодня она думала о любви, жила силой своего чувства. Как она могла после такой трагедии жить рядом с человеком, которого она так безумно любила и который столько страдал из-за нее?..

Она опустилась на подушки, спрятала в них лицо, чтобы заглушить подступавшие рыдания. Но заснуть она не могла. Она укрылась грубым одеялом, замерзнув от холода. После полного отупения последних часов и сравнительного покоя глубокого сна она не могла найти забвения. Каро прислушивалась к каждому звуку – к шороху тамариндов, к шелесту песка, гонимого ветром, к собственному неровному дыханию. Она снова вздрогнула.

Ночной ветер усиливался. Ей казалось, что его холодное дыхание коснулось ее лица. Она еще вечером переоделась в одеяние, висевшее на стене палатки. Оно было из теплой, белой шерсти, сверху она надела лайковый пояс от своего верхового костюма.

Как должен был мерзнуть Джиованни перед палаткой!

Она встала и вышла, захватив с собой еще два пледа. Закрепленные им пледы были сорваны ветром и, упав на землю, закрывали его. Он лежал на земле под звездным небом и крепко спал под слоем песка, засыпавшего его лицо.

Каро опустилась около него на колени. Она подложила ему сложенный плед под голову. На одно мгновение она прижала к себе его усталую, бесконечно дорогую ей голову, затем уложила его на мягком пледе и укрыла его другим.

Когда Сфорцо спал, он выглядел удивительно юным, что придавало ему еще больше очарования. С бесконечной, страстной любовью она глядела на его узкое прекрасное лицо.

Кругом царило безмолвие и одиночество пустыни, в которую они оба были заброшены навсегда. И это чувство лишь усиливало ее любовь и нежность к нему. Здесь не могло быть ни предрассудков, ни требований приличия, ни устоев общепринятой морали; здесь были лишь они, два человеческих существа, отрезанных от мира, предоставленных сами себе. Кругом были сыпучие, безбрежные пески, далекое небо, голубеющее днем в огненном сиянии солнца, сверкающее ночью золотистыми искрами звезд, и здесь были затеряны они оба в безмерном одиночестве пустыни.