Виктория Холт - Принц-странник
— Война окончена, Фронда отошла в анналы истории. Король и его мать на днях триумфально въедут в Париж.
— И это… важно для меня?
— Ну, дитя, где же твоя обычная смышленость? Разве это не важно для всей Франции, что зловредные бунтовщики укрощены? И что король возвращается в свою столицу.
— Но ты сказала: для «меня»…
— Для тебя — особенно. Я хочу, чтобы ты полюбила короля.
— Вся Франция любит его. Разве не так?
— Ты должна любить его как короля этой страны, это правда, но ты должна также полюбить его несколько иным образом. Но об этом — позже. Людовик самый красивый из королей, когда-либо живших на земле.
Генриетта упрямо сжала губы. Есть только один король, о котором можно так сказать.
Генриетта-Мария встряхнула дочь.
— Да, да, да, ты любишь Чарлза. Он твой бесценный брат. Но ты не сможешь выйти замуж за брата?
— Я… я должна выйти замуж за короля Людовика?
— Т-сс… тише!.. Ты подумала, что может случиться, если кто-то подслушает наш разговор? Ты говоришь не о ком-то, а о французском короле. Да, конечно, он всего лишь четырнадцатилетний мальчуган, но при всем том он король. Не смей говорить вслух о замужестве.
— Но ты сказала…
— Я сказала, надо думать в этом направлении. Всего лишь думать… думать день, думать ночь… и ни на минуту не выпускать это из головы.
— То есть, это секрет?
— Секрет? Да! Это мое самое сокровенное желание. Мадемуазель, твоя кузина, рассчитывает выйти замуж за него. Девица ее возраста и четырнадцатилетний мальчик — это же комедия, да и только! На какой прием она надеется после возвращения короля и его матери в Париж? Что они скажут особе, по приказу которой пушки Бастилии стреляли в королевских солдат? Я тебе кое-что расскажу, дитя мое. Месье Мазарини объявил, что первым же выстрелом из пушки мадемуазель убивает своего супруга. И это чистая правда. Когда пушки выстрелили, она потеряла шанс выйти замуж за кузена. Глупая девчонка! Глупая вдвойне, потому что считает себя на редкость мудрой. Она, видите ли, решила, что сможет стать второй Жанной д'Арк! Гусыня глупая!
— Мама, вы говорили обо мне и о том, как это важно.
— Ладно, скажу и об этом. Пусть глупость мадемуазель послужит для тебя уроком. Голову дам на отсечение, что по возвращению двора мадемуазель будет вежливо предложено покинуть Париж и удалиться для почетной ссылки в сельскую местность. Там у нее будет время остудить свою горячую голову, начать писать дневник, а заодно подумать, не лучше ли обратить внимание на предложения короля Англии, чтобы не упустить его, как она уже упустила французского короля. Король Франции! И женщина ее лет. Нет, не видать ей Людовика как своих ушей! Но как бы я хотела, маленькая моя Генриетта, чтобы ты пополнела. Какая же ты тощая! Бедное дитя! Ты недостаточно ешь. Я прикажу сечь тебя, если ты не будешь есть.
— Пожалуйста, мама, не делай этого. Я ем очень хорошо, но ни капельки не толстею, только расту.
— Людовик тоже высокий. Он такой красивый, что все видевшие его немеют при виде его красоты. Уже десять лет как король… и при этом всего лишь четырнадцатилетний. Говорят, что он бессмертен, потому что такой идеальный ребенок не может быть человеком.
— А он идеальный, мама?
— Ну, конечно! Прекраснее всех остальных мальчиков, выше, богаче, сильнее духом. Поговаривают, что он сын не своего отца, а Бога.
Глаза Генриетты блеснули; она сложила руки у груди и восторженно слушала.
Королева привлекла ребенка к себе и исступленно поцеловала.
— Нет! Тебе следует забыть, что тебе восемь. Ты должна вести себя как леди. Ни на день… ни на час ты не должна забывать, что являешься дочерью короля Англии… а только королевская дочь достойна того, чтобы сочетаться браком с Людовиком. А вот наша милая мадемуазель не вполне соответствует этим требованиям. При всем важничанье и так называемой красоте, при всем богатстве — она не дочь монарха. Правда, она, как и ты, приходится королю двоюродной сестрой, но это же совсем не то. Ты дочь короля, как и твоя мать; я и отец Людовика дети одного и того же человека, и это был доблестный воин и великий король Генрих IV.
Генриетта стояла, переминаясь с ноги на ногу: все это она слышала и раньше.
— Завтра утром его величество въезжает в столицу и ты будешь иметь возможность поприветствовать его. Рядом с ним будет скакать и твой родной брат — два короля бок о бок.
— Чарлз! — ликующе крикнула Генриетта. Генриетта-Мария нахмурилась.
— Да, да, он самый. Но тебе не следует из преклонения перед братом забывать о необходимом почтении перед королем Франции. Это очень хорошо — любить брата… Но ради него тебе необходимо другого человека полюбить больше, чем брата.
Генриетта не стала говорить матери, боясь рассердить ее, что никогда в жизни не сможет любить другого человека больше, чем брата.
— Тебе уже восемь, — повторила королева. — Достаточно, чтобы перестать думать о детских развлечениях и всерьез подумать о своем будущем.
Восемь лет! Потом Генриетта будет вспоминать об этом возрасте как о конце своего детства.
На следующий день в столицу въезжал король Франции. Вдоль дороги из Сен-Клу в Париж толпились люди, чтобы приветствовать его. Прошел уже год со времени его отъезда из Парижа, но и в дни бунта против двора люди не забывали про этого красивого мальчика и не чувствовали к нему неприязни; наоборот, один его вид вызывал приветственные крики и аплодисменты.
Все вокруг было великолепно разукрашено: городские гвардейцы, одетые в красный и голубой бархат, возглавляли процессию, а сразу за ними скакал король, в пурпурных бархатных одеждах, вышитых золотыми королевскими лилиями, его шляпа с плюмажем была красиво заломлена назад. Карие глаза, сиявшие торжеством и доброжелательностью, гармонировали с отточенными чертами лица, достойными греческой скульптуры, а свежий, кровь с молоком, цвет лица свидетельствовал, что это все же не статуя, а живой и здоровый подросток. Рядом, разительно контрастируя с ним, возвышалась худая фигура английского короля; его смуглое лицо казалось безобразным рядом с розово-белым лицом небесного херувима, каковым казался французский король, и, тем не менее, многие женщины были не в силах отвести глаз от первого, чтобы взглянуть на второго.
Со всех колоколен доносился праздничный звон: Фронда окончена, во Франции — мир, и мужчины и женщины плачут и говорят, что их красивый король ниспослан самими Небесами, чтобы привести страну к процветанию. Окна были распахнуты настежь, из них тоже доносились ликующие крики, повсюду развевались шелковые ленты. Самые любопытные залезали на крыши, желая лучше видеть своего монарха. Одна женщина — оборванная и грязная — проложила себе путь через толпу и попыталась поцеловать ногу Людовика. Гвардейцы собрались было оттащить ее, но король лишь улыбнулся, и улыбка его заставила женщину закричать: «Храни его Бог!», и все собравшиеся начали бурно восхвалять нищенку и милость короля.
