Анна Годберзен - Блеск

Каролина лучезарно улыбнулась, и все улыбнулись ей в ответ.

— Да, — кивнула она. — Лиланд мне рассказывал, и как же я ему завидую! Я единственный ребенок в семье, — солгала она, одновременно подумав, что если бы это и впрямь было так, ей жилось бы значительно легче, а затем внезапно ощутила укол вины и понадеялась, что кровать Клэр в доме миссис Карр удобнее той, что сестры делили на чердаке у Холландов. 

— Как жаль! Но вам нужно сесть, дорогая, — вмешалась из угла гостиной миссис Бушар. — А так как вы у нас особенная гостья, мы нарушим традицию пить только за столом и выпьем немного шампанского перед ужином…

Но прежде чем Каролина успела сесть, или Хильду отправили за шампанским, дверь снова открылась, и на пороге возникла высокая фигура Лиланда Бушара. Секунду он смотрел в глаза Каролине, и в его взгляде она увидела, что он не сопроводил её сюда отнюдь не из-за недостатка любви к ней. Затем младшие дети ринулись к Лиланду и обняли его так, словно не видели несколько месяцев, а он наклонился, чтобы поцеловать их макушки.

— Хорошо выглядишь, Лиланд, — невозмутимо отметила миссис Бушар, целуя сына в щеку.

— Как и вы, матушка, — ответил он.

В вестибюль вышел пожилой лакей, и Лиланд быстро снял синее пальто с широкими лацканами. Протянув его слуге, он наклонился и прошептал старику что-то такое, отчего глаза слуги округлились. Старик похлопал наследника Бушаров по спине и исчез вместе с его пальто, а Лиланд вошел в комнату и обошел всех родных, целуя дам и пожимая руки джентльменов. Дойдя до отца, он наклонился и крепко обнял его.

— Ну как она тебе, папа? — спросил Лиланд.

— Можешь продолжать, — кивнул мистер Бушар.

Глядя, как Лиланд идет к ней, Каролина почувствовала, что сердце забилось чаще, а колени ослабели. Именно этого Каролина желала всю жизнь и теперь чувствовала, как расцветает её любовь к нему в те короткие секунды, что потребовались Лиланду, чтобы преодолеть разделявшее их небольшое расстояние и подойти к ней, стоящей прямо рядом с троном его отца.

Но какие бы сильные эмоции не вызвал у неё вид Лиланда в кругу семьи, они не шли ни в какое сравнение с его следующим поступком. Он повернулся к ней, заглянул в глаза и опустился на одно колено. Все в комнате замолчали, и впервые с той минуты, что он вошел в дом, Лиланд замялся. Он пытался что-то вытащить из жилетного кармана. Отвернулся, а когда снова посмотрел на Каролину, то приоткрыл рот и вынул небольшую коробочку. До того, как он открыл крышку и заговорил, упрямый разум Каролины отказывался верить в происходящее. Но теперь она смотрела на золотое кольцо с тремя бриллиантами, а в воздухе повисли слова: «Каролина Брод, окажете ли вы мне честь стать моей женой?»

Весь клан Бушаров в ожидании задержал дыхание, глядя на неё сверкающими глазами.

Каролина отчаянно старалась не заплакать. Более совершенной эту минуту торжества могло сделать лишь присутствие её матери с руками, огрубевшими от долгих лет стирки чужого белья. Но, возможно, сейчас она смотрит на дочь с небес.

— Да, — ответила она четко и ясно. На улице совсем стемнело, но, возможно, свет дня неким образом перешел в лицо Каролины, поскольку она сияла, как восход солнца за городом. Хильда, пожилой лакей и ещё несколько слуг тоже зашли в гостиную, чтобы посмотреть на происходящее, а члены семьи заулыбались и захлопали. Лиланд надел кольцо на безымянный палец левой руки невесты, поднялся на ноги, взял лицо Каролины в ладони и внешне невинно, но все равно мастерски, поцеловал её в губы.

— Из вас получится очень хорошая миссис Бушар, дорогая, — услышала Каролина слова отца Лиланда, когда тот коснулся её руки и улыбнулся, поздравляя будущую сноху.

Каролина ошеломленно кивнула в знак благодарности. Теперь ни её платье, ни поведение не казались слишком вычурными; она уже чувствовала себя членом семьи.

Глава 22

Наш век породил множество великих людей — разбойничьих баронов, гениальных изобретателей, асов приумножения капитала, чье ошеломляющее богатство, ни с чем не сравнимая жестокость и окружающие их легенды, казалось бы, доказывают их первенство в естественном отборе. Но чтобы полностью усомниться в теории эволюции, достаточно лишь посмотреть на их сыновей.

Генри смотрел на алебастровый овал лица девушки, по воле судьбы ставшей его женой. На нем розовели лишь высокие скулы и крупные полные губы, а все остальное казалось ледяным. На секунду Генри онемел, услышав её возмутительно грубые слова, и впервые в жизни подумал: когда первое очарование проходит, открывается правда. Ведь раньше Пенелопа казалась ему великолепной, веселой, а её порочность неумолимо притягивала его. И только когда он решил, что больше не хочет её, она превратилась в мегеру и своим отвратительным поведением затмила его воспоминания о себе прежней.

— Ты развлекаешься, — твердо ответил он, придя в себя. Он отвернулся от жены, не желая больше созерцать написанную на её лице ненависть, и, уходя, добавил, почти чтобы утвердиться в собственном превосходстве: — Не я.

Он почти ожидал, что она кинется вслед за ним, и с облегчением вздохнул, поняв, что его догоняет лишь эхо собственных шагов. Путь, которым он шел, был ему не совсем знаком, поскольку, хотя Генри и жил здесь всю жизнь, дом был весьма большим и запутанным, да и в годы беззаботной юности младший Шунмейкер редко заходил в деловую епархию отца. Для старика эти комнаты были священны и поэтому мало интересовали Генри. В любом случае, если требовались деньги, всегда существовали более легкие пути их раздобыть. Но сейчас он готовился к чему-то более серьезному, и инстинкт его не подвел. Вскоре Генри подошел к курительной комнате с изысканным резным потолком, для изготовления которого потребовалось выписывать итальянских мастеров с их родины, и клубными стульями коньячного цвета.

— Да, каждый вдовец полагает, что ему требуется молодая жена, чтобы заменить безвременно почившую, — вещал Шунмейкер-старший. — Но только до того, как она начинает отдавать все его деньги портному и перестает заботиться о ведении хозяйства, если вообще когда-то о нем думала!

Генри переступил через порог и вошел в комнату, полную мужчин в темных пиджаках. Все курили сигары и в облаках дыма казались тенями. Большинство были старше Генри: деловые партнеры отца и недавно появившиеся близкие друзья из политических кругов. Развращенность наложила отпечаток на их раздутые животы и красные лица. И отец Генри, чей нос алел во всем великолепии, не был исключением.