Дженнифер Блейк - Испанская серенада
Девушка привыкла умываться и переодеваться на глазах у Рефухио — с тех пор как он был ранен, избежать этого не было возможности. Она всегда скромно снимала одну вещь, уже надев поверх другую, а также выбирала время, когда ей казалось, что ее подопечный спит, хотя иногда отмечала, что его дыхание меняется, а повернувшись, обнаруживала, что он переменил положение. Тем не менее, когда бы она ни взглянула, его глаза оставались закрытыми. Постепенно она почти привыкла к его присутствию.
Она не знала, смотрит ли он на нее сейчас. Единственное, в чем она была уверена — это в том, что он не спал, когда она начала умываться. Она чувствовала себя неуютно, как будто ее рубашка была прозрачной. Ветерок, веющий в открытый иллюминатор, прижимал тонкую ткань к ее телу так, что был виден каждый его изгиб. Он мгновенно высушивал влагу, оставляемую на ее теле тканью, и вызывал у нее озноб. Ее нервы были болезненно напряжены в ожидании того, что должно было произойти.
И вот наступил решающий момент.
Сердце тяжело стучало в ее груди, руки дрожали. Она чувствовала, как горячая волна поднимается изнутри и она краснеет до корней волос. Быстро, пока ее решимость не испарилась, она расстегнула ворот рубашки, спустила ее с плеч. Рубашка упала на пол.
Она зажмурилась, будто тем самым могла спрятать свою наготу. Ее тут же захлестнули сомнения. Она не знала, правильно ли поступает. Если она останется сейчас, если возьмет рубашку и быстро скользнет в нее, то сможет притвориться, что рубашка упала случайно. Все будет так, как было до сих пор, ничего не изменится.
Но разве это поможет? Разве это спасет их? Нет. Она нащупала слабое место в броне Рефухио и должна следовать намеченному плану. Она должна сделать это, или все они погибнут.
Пилар наклонила голову, скрывшись за густым завесом волос. Выжав мокрый лоскут, провела им по груди, бокам, животу и бедрам. Влажная кожа блестела, как алебастр. Грациозно двигаясь, она провела влажной тканью по ногам, протерев даже ступни. Закончив омовение, она положила лоскуток на место и взяла щетку для волос. Ее опущенные ресницы дрожали. Распутывая длинные пряди, она расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели в полутемной каюте.
Закончив, она отложила щетку. Вздохнула и медленно, но решительно повернулась. Вскинув голову, пошла к постели, где лежал Рефухио.
Он не спал, наблюдая за ней.
Заметив его взгляд, Пилар споткнулась, краска сбежала с ее лица. В его глазах она прочла гнев, замешательство и нечто, напоминавшее голодный взгляд. Последнее дало ей силы подойти к постели. Она не хотела смотреть на Рефухио. Потупившись, она села рядом с ним.
Он поспешно отодвинулся к стенке. Этим движением он освободил место для нее, и она воспользовалась этим. Ей казалось, что она упадет на пол, если сейчас не ляжет. Она облокотилась на матрас, повернулась к Рефухио и улеглась, вытянувшись, рядом с ним.
Довольно долго они лежали, не двигаясь, не произнося ни слова. Ветерок из окна овевал их, трепал простыню, по пояс покрывавшую Рефухио, играл прядями волос Пилар, заставлял их нежно касаться его тела. Постель была столь узка, что их ноги соприкасались. Качка корабля заставляла их все теснее придвигаться друг к другу.
Он дышал глубоко и часто, забинтованная грудь резко поднималась и опускалась. Пилар охватило беспокойство. Озабоченно нахмурившись, она придвинулась к нему еще ближе и положила прохладные пальцы ему на шею, туда, где пульсировала жилка.
Он схватил ее за руку так, что чуть не сломал ей запястье. В его хриплом голосе слышался гнев:
— Зачем?
Ее захлестнуло чувство триумфа, но сердце сжалось от страха. Проведя языком по неожиданно пересохшим губам, она произнесла:
— Из тщеславия, — стараясь говорить так, чтобы в голосе звучала бравада, которой, впрочем, она не ощущала. — Какая женщина упустит возможность вернуть мужчину к жизни?
— Попробуйте. Попытайтесь предложить сентиментальное самопожертвование, море жалости и все это прикройте состраданием.
— Ну нет, я уже узнала, чего стоит попытка пожалеть вас. Ну а что до остального, у меня и в мыслях не было желания вторгаться на вашу территорию.
Он прищурился:
— У меня есть веские причины поступать так, как я поступаю. Они не имеют ничего общего ни с самопожертвованием, ни с состраданием. Ни с вами.
— Но со мной вам придется считаться, раз я играю здесь роль сиделки, няньки и служанки, не говоря уж о том, что мне приходится спать на полу.
— Пол очень тверд и неудобен, в чем я неоднократно имел случай убедиться. Но это не объясняет того, что вы лежите рядом со мной.
— Объясняйте это моим любопытством.
— Вы пытаетесь выяснить, верны ли ваши догадки? Вы могли понять это и раньше, если бы захотели. Возможно, вы беспокоитесь о своей безопасности? Вы, разумеется, знаете, что мои люди будут защищать вас и, как я понял, наблюдая за всеми последние несколько дней, они сделают это быстрее, чем я.
— А может, мне не хочется быть вместе с вами приманкой?
— В таком случае можете идти на все четыре стороны.
— И оставить вас без защиты? Кроме того, предполагалось, что вы будете моим защитником.
— Таким образом, вы играете роль любовницы, купаетесь в соболезнованиях и понимании и одновременно из детской мстительности строите планы, как бы вмешаться в мои действия?
Она смело встретила его взгляд, хотя бешеная пульсация крови в жилах, казалось, лишит ее чувств.
— Вы пытаетесь оскорбить меня, чтобы я оставила вас в одиночестве. Чего вы боитесь? Того, что я могу сделать? Или меня саму?
— Поберегите себя, милая. Во мне, может статься, осталось больше жизни, чем вы полагаете, и меньше рассудительности. Предупреждаю, что голова у меня болит так, словно древний бог грома колотит меня своим молотом, а мои намерения, если их превратить в ветер, в мгновение ока домчат нас до Гаваны. Я никогда не защищал вас сильнее, чем в этот момент.
— Я поберегусь, — тихо и мягко произнесла она, — если вы вернетесь к жизни.
Рефухио долго смотрел на нее, чувствуя, как его железная воля утрачивает свою силу. Искушение было гораздо большим, чем мог выдержать человек. Адской мукой было быть поблизости, наблюдать, как лиф платья натягивается на груди Пилар, когда она причесывается, чувствовать нежный аромат, исходящий от нее, лежать, слушая, как легко она дышит во сне, и сознавать, что все правила приличия запрещают ему даже дотронуться до нее.
Она нарушила эти правила, по доброй воле отказалась от них. Он принимал ее объяснения, хотя сомневался, что это единственная причина, не смея надеяться на большее. Но в чем он был уверен, так это в том, что ее действия даются ей нелегко.
