Киран Крамер - Скажи герцогу «да»
— В самом деле? — заметил Майло. — Я не так давно видел при дворе этого бездельника, Генри Гордона, и он, по обыкновению, справлялся о вашем здоровье.
— Он порядочная скотина, — разозлился Грейсон. — Я же сказал вам…
— Я ни слова не упомянул о женитьбе, ваша светлость, — беспечно промолвил Майло. — Однако если вы не обзаведетесь потомством, хотите — верьте, хотите — нет, многие полагают, что из вашего третьего кузена, с его кружевными манжетами и избытком колец, выйдет превосходный герцог Холси.
— Только через мой труп! — прорычал Грейсон, содрогнувшись.
— Совершенно верно. А теперь позвольте откланяться. Всего хорошего, джентльмены. Я уезжаю, поскольку делать здесь нечего.
— Вы не можете покинуть имение. — Грейсон недолюбливал баронета, но его втайне задевало, когда кто‑то пренебрегал его обществом.
— Почему же? Вернусь в Брамблвуд, к той озорнице барменше…
— Но снегопад снова возобновился, — возразил Раунтри.
— Ничего страшного. — Майло презрительно фыркнул. — Уж лучше застрять на несколько дней в деревне, чем торчать в этом унылом месте, пусть и с великолепным виски его светлости. Грум! Седлай Ормонда снова.
— Он уткнулся в мешок с овсом, — послышался спокойный голос.
Грейсон опять обратил свой взор на странного грума и, разглядывая его крепкий подбородок и благородный лоб, счел, что совершенно напрасно Всевышний наделил этого мужлана столь привлекательной внешностью.
— Ничего, я подожду, — вздохнул Майло и, обернувшись к Грейсону, спросил: — Вы не могли бы одолжить мне слугу?
— Категорически нет. Если вам нужен слуга, оставайтесь здесь. — Грейсон мог нагрубить, когда пребывал в дурном настроении, что случалось довольно часто. — Хотя… можете забрать этого грума.
— Прекрасно! — обрадовался Майло.
— Я не могу оставить конюшню, сэр, — спокойно возразил конюх.
— Почему же? Конечно, можешь. — Грейсон небрежно взмахнул рукой. — Мы ведь не выводим лошадей в такую погоду.
— Но, ваша светлость, я слежу, чтобы Плутарху ежедневно делали припарки на поврежденную ногу, — холодно проговорил грум.
Какого дьявола он о себе вообразил, если осмеливается противоречить герцогу?
— Этим займется кто‑нибудь другой. — Грейсон даже не потрудился взглянуть на нахала.
— И я контролирую график кормления новой кобылы, — твердил свое грум. — Она только‑только начала привыкать.
Грейсон раздраженно взглянул на конюха и резко выпалил:
— Я могу сию же минуту найти тебе замену. А теперь отправляйся.
— Вы так добры, Холси. — Майло хлопнул герцога по спине.
И Грейсон был убежден, что так оно и есть.
— Когда мы вернемся? — имел наглость спросить у баронета чертов грум.
— Ты спрашиваешь меня? — коротко рассмеялся Майло. — Какое тебе дело? Выполняй, что сказано.
— Я всего лишь хочу должным образом заботиться о лошадях. — Грум уперся кулаками в бедра. — Никто не знает их лучше меня.
Боже милостивый, до чего же он дерзок. Грейсон и хотел бы объяснить наглое неповиновение конюха тем, что тот просто тупой болван, но это явно не соответствовало действительности.
— Тебе больше не нужно возвращаться сюда. Ты уволен.
В глазах грума вспыхнуло удивление.
— Вы меня увольняете, ваша светлость?
— Да. — Грейсона поразило его спокойствие и невозмутимость. — Тебе что‑то непонятно?
Грум несколько секунд помолчал, затем произнес:
— Я бы не советовал вам этого делать.
Грейсон ждал, что грум добавит «ваша светлость», но с растущим удивлением понял, что ждать придется очень долго. Сказать по правде, эта неожиданная стычка его крайне раздражала.
— Ты весьма забавный тип. Я никогда не слышал, чтобы грум возражал хозяину. Так скажи все‑таки, почему я не должен тебя увольнять. С удовольствием расскажу об этом друзьям в «Уайтсе», когда в следующий раз буду в Лондоне.
Как Грейсон и ожидал, слова его были встречены смехом, но прозвучал он натянуто. Без сомнения, спутники его понимали, что грум ведет себя по меньшей мере странно.
— Так ты считаешь себя большим знатоком лошадей?
Губы конюха вытянулись в суровую линию.
— Да, я прекрасно разбираюсь в лошадях. А кроме того, обеспечиваю безопасность поместья, ваша светлость.
— Ты и безопасность. — Грейсон коротко рассмеялся. — Вчера ты уже упоминал об этом. Мне не нужно, чтобы какой‑то рядовой работник конюшни присматривал за моим поместьем. У меня имеется управляющий, а также главный конюх. Мои арендаторы.
— Очевидно, у него мания величия, — сухо заметил лорд Раунтри.
— Никакой мании. — Грум по очереди посмотрел на каждого из четверых. — Поместье нуждается в охране, и никто не сумеет защитить его лучше, чем я.
— От чего? — спросил Грейсон.
— От опасности, конечно, — спокойно ответил грум.
— От опасности? — Грейсон расхохотался, к нему присоединились и друзья. — Да ты и вправду свихнулся. Как моя бабуля, вообразившая себе королевой. Может, и ты объявишь себя его величеством и пойдешь войной на моего ближайшего соседа?
Но в лице грума Грейсон увидел что‑то такое… от чего волосы у него на затылке встали дыбом. Между тем конюх бросил веревку, которую держал в руке, на пол и, не повышая голоса, произнес:
— Выбор за вами, ваша светлость. Раньше я был боксером, и мне пришлось научиться предвосхищать удары. И сейчас я вам говорю… решайте: игнорировать возможную опасность или оградить себя от нее. Я согласен остаться здесь и охранять поместье, но готов и уйти.
Их взгляды встретились, и каким‑то образом Грейсон ощутил незримую связь между ними — равенство, не имевшее смысла, уязвившее его чувства и все же казавшееся истинным.
Это случалось с ним крайне редко — чувствовать с кем‑то подлинную тесную связь.
— Его пылкое стремление защищать Холси‑Хаус достойно восхищения, ваша светлость, — заметил Майло. — Я бы на вашем месте его оставил… когда вернется, не раньше.
Грум между тем не сводил глаз с Грейсона.
— Можешь остаться, — важно произнес тот. — Но запомни: если что, выгоню.
— Да, ваша светлость.
И когда дерзкий грум ушел, Грейсон почувствовал, будто в сердце ему вонзили кинжал, — он чудом держался на ногах.
Жаль, что ему некому было рассказать об этом, поскольку никому он настолько не доверял.
Глава 14
Жизнь несправедлива.
Так всегда говорили Дженис родители.
Уже давным‑давно, с тех пор когда была бедной, она твердо усвоила эту истину и смирилась с ней. Так же считала и сейчас, став достаточно богатой. Если Марша необычайно прекрасна, как произведение искусства, то Дженис всего лишь хорошенькая, как детский рисунок. Синтия — превосходная поэтесса, а Дженис неплохо поет. Не всегда получаешь то, чего заслуживаешь, — как плохого, так и хорошего. Судьба так переменчива!
