Зия Самади - Избранное. Том 2
— Я самый простой дехканин, копал колодцы, водой из них поил землю, платил налоги, давал взятки, жил как все, за что меня посадили — никак не пойму, — удивлялся крестьянин из Турфана, тоже оказавшийся в числе «политических преступников».
— Меня обвинили в том, что я был в отряде Ходжанияза, и бросили в тюрьму, отобрав все имущество, вот уже шесть лет сижу в темнице, не знаю, что там с моими детьми, живы ли они? А ведь их у меня семеро!.. — тяжело и безнадежно вздохнул кумульский пастух.
Население всего Восточного Туркестана тогда стонало, лишенное всех прав, под гнетом деспотов-завоевателей. Придя к власти в 1934 году, десять лет с неслыханной жестокостью правил краем Шэн Шицай. Тысячи и тысячи мирных, ни в чем не повинных людей очутились в застенках, а там их ждали пытки и смерть. А оставшиеся на «свободе» не имели права даже свободно дышать. Но этот гнет и бесправие рождали гнев и поднимали народ на борьбу, пусть стихийную, пусть лишенную перспективы, но все же борьбу. Боль народа, его возмущение дошли до грани. Вот-вот должен был наступить тот предел, за которым всегда следует всенародное восстание. Гани здесь, в тюрьме, пополнявший свое «политическое образование», был полон жаждой борьбы за освобождение народа.
— Сейчас надо действовать, — сказал Гани, выслушав своих товарищей по камере. — Чем покорнее, чем тише мы будем, тем больше будут наглеть эти кровопийцы! — Гани задумался и продолжал: — Все мы здесь и тысячи других уйгуров, в чем мы виноваты? В чем наше преступление? Или это мы захватили их земли и отбираем их скот? Это мы бросаем их в тюрьмы? Так сколько же можно терпеть? Неужели же в нас не осталось ничего человеческого и мы уподобились скотине, забыли, что такое разум и честь? Надо подниматься на борьбу!..
Этой ночью никто не спал…. Каждый думал о своей судьбе, о словах Гани. И узникам казалось, что рухнули стены темницы и Гани ведет их к свету, к солнцу.
Гани тоже не сомкнул век до зари. Вспоминая о допросе, о том, чего от него требовали, он снова и снова закипал негодованием. Он понимал, что его ожидает в ответ на отказ: холодный темный карцер без воды и хлеба, пытки — раскаленное масло, иглы под ногти и многое другое. Ну что ж, пусть пытают. Гани был уверен, что все это выдержит и не поддастся палачам.
Шэн Шицаю хотелось приручить это «сильное животное», переманить его на свою сторону, для этого он испробовал все методы — угрозы и запугивания, лесть и ласку, затем снова угрозы… Он знал, каким авторитетом пользуется среди своих земляков Гани. Если бы батур стал работать на захватчиков, это был бы важный политический факт, имеющий немалое пропагандистское значение. Но нынешний Гани мало походил на того, каким он был лишь несколько лет назад. Прославленный палван и мерген, удалой разбойник и задиристый драчун уступил место неистовому мужественному борцу за справедливость, который мог повести за собой сотни и сотни простых и смелых людей.
— Надо бороться! — повторял Гани. — Если я выберусь отсюда живым, то соберу вокруг себя сотню таких, как я, и мы покажем, что такое настоящие уйгурские джигиты, сыновья народа, который так много перенес!
* * *Прошло уже шесть дней, как Гани последний раз увели из камеры на допрос. Больше батур в нее не возвращался. С каждым днем все сильнее тревожились его товарищи по заключению. Так долго его никогда еще не держали на допросах. Когда его ночью выводили, Гани по своему обыкновению пошутил, медленно одеваясь и не обращая внимания на понукания караульных: «Ах, черт, не вовремя пришли и разбудили, сволочи. Я во сне как раз дочь Ала байтала выкрал и только, собрался…»
И вот минуло шесть суток. Узники ждут своего Гани. Услышат звон кандалов в коридоре — смотрят выжидающе… Нет, опять мимо, не он… Бедный Кусен совсем перестал есть; сжавшись сидел в углу, а по ночам тихо плакал.
— Если ты действительно друг Гани, так старайся быть во всем на него похожим! — строго сказал ему бывший полковник Хау-танджан. — Нечего слюни распускать, как баба! Не умрет Гани, такие, как он, так просто не умирают.
— Правда, — подтвердил турфанец, — наш Гани и из огня выходил невредим.
— Эх, да поможет ему аллах, — тяжело вздохнул кумулец.
Арестанты только о Гани и говорили, вспоминали его шутки, пересказывали друг другу истории, с ним произошедшие…
— У нашего народа есть легенда о ста восьми богатырях, — сказал как-то Хау-танджан. — Все они совершали удивительные подвиги. Один из них победил в одиночку тигра и за это получил имя У Сунь да лауху — У Сунь, одолевший тигра. Гани похож на этого У Суня. Придет день, и вы будете гордиться своим Гани так же, как мы своим У Сунем!
И как раз в этот момент открылись двери камеры. В них втолкнули Гани, двери тут же снова захлопнулись…
— Гани! — бросился к нему Кусен. Другие тоже кинулись к батуру, который стоял, прислонившись к стене у дверей. Осветив его лицо, Хау испуганно воскликнул:
— Эй-я!
Лицо Гани было страшно: все покрыто волдырями, от ожогов веки так опухли, что не поднимались, щеки глубоко впали, губы были все искусаны в часы пыток.
— О аллах! — воскликнул кто-то из арестантов.
— Не шумите, давайте его тихонько уложим, тише, товарищи! — негромко произнес Хау.
Узники уложили Гани на нары.
— Воды, — простонал он, не открывая глаз.
— Воды! Просит воды! — обрадовались узники тому, что их товарищ приходит в себя. А Кусен зарыдал — громко, взахлеб.
Хау-танджан достал припрятанный кусочек сахара, бросил его в чашку и, взболтав воду, дал пригубить Гани. Затем он приказал:
— Там в чайнике должен быть чай, накрошите туда хлеба!
Хау хотел переложить голову Гани на подушку и взял его за плечо, но Гани, вскрикнул и рванулся. Лохмотья рубашки приподнялись и обнажилась спина — вся в пузырях от кипящего масла. Поняв, что батура нельзя класть на спину, Хау перевернул его на живот. Узники застонали вместе с Гани:
— Ах, звери, какие звери!..
— Ладно, ладно, не хнычьте, не такой человек Гани, чтобы не вынести пыток. Посмотрите, за два-три дня он оправится. Где чай? — Хау, хотя и сомневался в правоте своих слов и с трудом удерживал ужас, глядя на изувеченного Гани, старался не подать виду и ободрить остальных заключенных.
— Воды… воды…
На этот раз голос Гани прозвучал немного громче и тверже. Каждый, кому довелось испытать подобные пытки, знает, что у человека во время них страшно пересыхает во рту, его постоянно мучает жажда. На допросах Гани не давали ни глотка воды. И жажда казалась ему хуже всяких пыток. Чашку за чашкой подносили ему товарищи ко рту, он все не мог утолить жажду, и снова и снова просил: «Воды, дайте воды». Наконец батур по-настоящему заснул — впервые за шесть дней и ночей.
