Розалин Майлз - Глориана
Из Тауэра.
— Пусть войдет.
Крошечный рядом с дюжим стражником, он казался даже не мальчиком, а маленьким эльфом — глаза ошарашенные, стриженые волосы от холода встали дыбом. Казалось, он принес с собой холод Тауэра, запах страданий, беззвучные крики боли. Меня передернуло.
— Кто ты, дитя?
— Сын тауэрского тюремщика.
Я закрыла глаза, воспоминания нахлынули волной. Когда я была в Колокольной башне, а Робин — в Бошамп, он подкупил мальчишку, чтобы тот передал мне цветы и яйцо малиновки…
Я разрыдалась от слабости. Уорвик деликатно вмешалась:
— Так поговори с королевой, мальчик. Говори, зачем пришел.
— Лорд, который сейчас в Тауэре и которого утром казнят, шлет Ее Величеству вот это.
Он разжал худой кулачок. Уорвик шумно выдохнула — она узнала. Черный, блестящий, на детской ладони лежал золотой с эмалью ободок, мужское кольцо.
Носите его ради меня, мой дорогой лорд, сказала я тогда, и, если когда-нибудь у вас возникнет нужда во мне, пошлите его мне, он принесет вам все, чего бы ни пожелала ваша душа.
О Боже, Боже…
Меня захлестнула горечь. Он должен понимать, что я не отменю приговор. Смерть будет самым красивым поступком в его жизни — как может он разменивать последние часы на жалкую, тщетную, униженную мольбу о милосердии!
Однако так умер и лорд Сеймур; ослабевший, озлобленный, он всю последнюю ночь строчил ядовитые письма ко мне и к сестре Марии, распалял в себе ненависть к брату, к лорду-протектору, обреченному вскорости поцеловать ту же самую плаху.
Меня охватила страшная душевная усталость. Я попыталась собраться с мыслями. Скажите милорду…
Скажите ему — что?
О, неужто эти слезы никогда не кончатся?
— Иди, мальчик, ты утомил королеву. — Уорвик взяла протянутое кольцо и подтолкнула ребенка к двери.
Однако тот не сдавался:
— А послание? Мне велено было передать кольцо и послание. Милорд поклялся своей душой, что, если я не передам послание, его призрак не даст мне покоя.
— Послание? — Я не узнала свой голос.
— Я его выучил! Он заставил меня выучить наизусть! Милорд сказал, — детский голос сделался старательно-сосредоточенным, — он сказал, что возвращает вам его вместе с жизнью, добровольно, как любящий рыцарь — даме своего сердца. Он молится, чтобы любовь его и привязанность жили и после него и чтобы смерть смыла с него бесчестие и унижение. Он надеется по Божьей милости — не по своим заслугам — встретить вас на небесах. А покуда вы за ним не последовали, он надеется освещать Вашему Величеству вашу долгую-предолгую жизнь и быть с вами в час вашей смерти, что есть лишь врата, которыми, как сказал он, любящий радостно проходит вперед.
О, мой лорд, мой лорд.
Любовь моя, моя сладчайшая любовь.
Детские глаза горели, как фонари.
— Скажите моему лорду… что королева взяла кольцо.
Его кольцо. Оно на моей руке рядом с тем, что подарил мне он. Знаю, коронационный перстень придется срезать с мясом, он врос так глубоко, что его не снять. Но эти два я унесу с собою в могилу.
Что дальше?
Будущее расстилается передо мной — дрожащее, безмолвное. Уорвик ушла с мальчиком дать ему денег — горничные медленно просыпаются, пока их добудишься…
И я, и мой лорд ожидаем рассвета.
Очень скоро он покинет каземат, чтобы в последний раз пройти по земле, и каждый его шаг я пройду вместе с ним. Я буду с ним в те секунды, когда он вступит на эшафот, когда положит голову на плаху и раскинет руки, обнимая смерть. И я знаю так же точно, как если б сидела у него в головах, что его последняя молитва, последняя надежда будут обо мне, Елизавете, его королеве Елизавете.
А я буду ждать, когда Господь позовет меня следовать за ним. И здесь я его увижу — не смертного, не отягощенного пороками, но такого, каким он был и каким должен был быть.
Здесь, где души почивают на цветах, нам подарят вечную любовь и радость. С нами будут Дидона и Эней, Антоний и Клеопатра — можно ли желать общества лучше?
Я уже наполовину влюблена в смерть. И ничуть не боюсь. Не боюсь отправиться туда, где мои Кэт и Робин, Берли и Кранмер, Гриндал, Парри и ее брат и все мои возлюбленные лорды.
И здесь я наконец увижу свою мать, прикоснусь к той, что подарила мне жизнь, познаю материнский поцелуй и эту всеобъемлющую любовь.
Они все ушли в мир света, все зовут меня к себе. В моих снах наяву я вижу их в сиянии лучей, и душа моя рвется к ним.
— Интересно, как это будет?
Что видела Мария Шотландская, подходя к плахе, мы никогда не узнаем. Сестра Мария, умирая, рыдала от радости и говорила женщинам, что видит маленьких деток в золотом и белом, они резвятся и поют вокруг нее — призрачные младенцы, которых несчастная так и не родила. Однако я надеюсь и верю, что детский ангельский хор не станет докучать престарелой девственнице — я бы предпочла место потише, подальше от телесной или бестелесной малышни, которая, сказать по правде, никогда меня не интересовала.
А что теперь?
Жизнь — чтобы жить, пост — чтобы горевать, а за ним весна, а там и Пасха. Всякой вещи, учит Господь, свое время, время убивать и время целить; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать[17].
Я буду плакать, да, а потом плясать. Думаю, до последнего дня я буду плясать пляску самой жизни, Эроса и Танатоса — любви и смерти.
Так, не изменяя своим покойным лордам, моему Робину, моему последнему лорду, я присмотрю себе новых кавалеров. Что до танцев, ко двору недавно прибыл юный красавчик из графства, высокий, с росой на щеках, с горящим взором, телом наездника, рыжим отливом в шевелюре и бороде…
Да, я испытаю, каков он в танце. И, Господь свидетель, я молюсь, чтобы годы не помешали мне слегка полюбезничать зимней порою в темном уголке. Я по-прежнему люблю флирт и всегда буду нуждаться в обожании.
Через несколько недель, когда нарциссы зажелтеют по нашим зеленеющим лугам и черные ясеневые почки выпустят хрупкие пятипалые листики, когда вязы оденутся голубовато-зеленой дымкой, я вновь отправлюсь навстречу Англии. Я, как всегда, поеду в летнее путешествие по уютным пастбищам и заливным лугам, мимо ухоженных хлевов и упитанных ферм.»
Передо мной раскинутся благородные леса и возвышенные нагорья, нивы и пажити, меловые холмы и горные кряжи, становой хребет Англии. Широкие реки и резвые ручьи будут журчать в мою честь, улыбчивые озера и задумчивые леса — ожидать меня, вся мощная первобытная твердыня земли, существующая со времен, когда те, кто ныне скрываются в ее недрах, были ее королями.
Англия, моя Англия — как я люблю эту землю! Ее реки струятся в моих жилах, ее суглинок — это моя плоть, ее душа — моя душа, ее гордый дух — моя надежда, мое вдохновение.
