Светлана Беллас - Габи
В течение получаса Мадам Розетт стояла, застыв у окна, с малышом на руках, провожая взглядом одиноких прохожих, просчитывая все плюсы и минусы, пребывания в ее доме, бастрюка, Виктора Гюго и этой, «пигалицы», падшей девки. Малыш успокоившись, уже спал. Она посмотрела на него, успокоилась, быть – может, он и есть, тот подарок с небес, познать материнство, пусть, даже такой ценой.
Кареты одна за другой мелькали перед окном, но только, одна из них остановилась у парадной дома терпимости, такое название ей было ближе. Она столько терпела, проживая в нем, не находя, той толерантности. Сердце Мадам Розетт стучало, она ждала появления Виктора в ее доме, чтобы взять с него самую, что ни на есть, дорогую цену – ночь в его объятьях и россыпь над ее дряхлеющим телом, звонких, золотых монет.
…Комната затемнена тяжелыми шторами, по прихоти клиента, чтобы его лица не смогли разглядеть. К Габи, стоявшей у окна, подошел Дюма. Он был в хорошем, игривом расположении духа. Он только, что закончил последнюю главу своего нового романа, хотелось почерпнуть глоток свободы, юности, новых острых ощущений. Так хотелось быть молодым! Габи стояла в ажурной тунике и в шелковых чулках, которые держались на ее красивых, тонких, стройных ногах на неимоверно изящных подвязках. Волосы были длинные, распущены, их волны сбегали ниже копчика. Дюма подошел к ней, привлек к себе и начал поспешно раздевать. От нее пахло душистым мылом и грудным молоком, от этого запаха тела, как ценитель женщин, Дюма пришел в неописуемый экстаз. Он сорвал с нее, что можно, последними спали на пол подвязки для груди и чулки. Она стояла в откровенной наготе, словно, окаменевшая статуя Венеры. Блеск ее глаз и безразличие, его поразили и завели.
Дюма привлек ее к себе. Запах волос дурманил. Он ее брал неистово у окна, сквозь, штору пытался войти, как новый день, солнечный луч, но он, Дюма, его не замечал. Он был поглощен Габи, что была холодна, как богиня, это его, как смутило, так и окрылило, волна чувств его накрыла с головой, он наслаждался, своим овладением ею. Подкошенные они упали на старый ковер, Дюма обессилено, прошептал, – Спасибо, детка! Спросил, – Как тебя зовут? Она тихо произнесла, – Габи. Он, вдруг, отпрянул от нее назад, с любопытством рассматривая ее блеск глаз. Встал, откинул рукой в сторону пыльную занавесь. Дневной свет ему показал ее. Он содрогнулся, понимая, что это, та цыганка, что свела с ума Гюго. Он второпях, стал одеваться, россыпью бросив на обнаженное тело золотые, он исчез за захлопнувшей дверью. Габи безразлично глядя на золотые, смотрела в одну точку на потолке, шепча молитву, – Üdvözlégy Mária, kegyelemmel teljes… По ее щекам градом катились слезы, но она их не ощущала. Она пыталась внутренне укрепить себя, выстоять, противостоять удару судьбы…
…Паутину прошлого сжигал взгляд Гюго, по оборванной нити, он возвращался в прошлое, боясь, что оно, вот – вот оборвется, его вчера, в котором столько недосказанного. Именно в нем, в прошлом, он искал ответ. Там – ошибка, малодушие, трусость, трагедия всей жизни и наконец, страх потерять все…
На столе, среди кучи бумаг, чернил и гусиного пера, стояла выпитая бутылка «Бургундского вина» и талая до огарка, свеча, что говорила, что в этом мире он одинок. Но, сопротивляясь, возвращался в прошлое, видя перед собой образ Габи, он шептал, – Габи. Роняя на стол слезы счастья и горести. Образ Габи ему, словно, отвечал, шлепая в немоте губами. Он, же ничего не слышал, стукнув по столу кулаком, крикнул, – Не мучь, скажи, что любишь меня! Образ от удара по столу, вдруг, вмиг рассыпался, дымкой испаряясь. Гюго, в порыве привстав с кресла, протянув руки вперед, с мольбой прошептал, – Подожди! Не исчезай…
ХХХIV. ХАНДРА
Целую недели томили душу проливные дожди, словно, смывали из памяти Гюго его Габи и сына. Гюго боялся покинуть квартиру, ему казалось, что вот-вот войдет с сыном на руках Габи, произойдет их очередное примирение, и как подарок за муки, непредсказуемая ночь любви. Порывистый ветер в открытую форточку доносил детский плач. В этот момент, Виктор срывался с места, бежал к окну. Смотрел за окно, но тщетно. Сквозь ливень нельзя было разглядеть ничего, но дорогой образ Габи, рисовал его мозг, однако не за окном. На улице не было, даже бездомных собак. Виктор стоял у окна, всматриваясь в дождь, про себя шептал, – Где, Ты? Вернись! Но, дождь отхлестывал по стеклу монотонную дробь, словно, хотел урезонить, сказать, что он, Гюго потерял то, чем, так и научился дорожить. Чтобы, как-то противостоять безысходности, он кричал с надрывом, казалось, на весь Париж, – Габи! Комната была наполнена теми звуками страданий, что он не в силах был оставаться с ними наедине. Сжимая руками голову, ему казалось, что он где-то проходит испытание на прочность, голова трещала и раскалывалась, издавая крики раненого зверя, он падал, теряя сознание. Пробуждение было от прикосновения ее рук. Только открыв глаза, осмотрев комнату, он понимал, что это, лишь мираж. За окном светит луна, и мерцают звезды. Таких пробуждений было, уже несколько. Цикличность и периодичность говорили, об одном, что он сходит с ума. Проведя рукой по лбу, он, только, что понял, что сгорал дотла, испарина, лишь тому доказательство. Он пустил свою жизнь на самотёк, не давая себе шанса – дальше жить. Приподнявшись на локте, облизав засохшие губы, он, вдруг, почувствовал вкус ее губ, и это стало, тем проводником к жизни – встать и искать ее в этом запутанном сегодня, без нитей во вчера и завтра. Она, где-то рядом, он вновь ощутил вкус ее губ, их влажность. Это оживило, привело в чувства. Он, тут, же встал, шаткой походкой пошел на выход, чтобы искать ее, свою Габи и сына.
Гюго шел по ночным улочкам Парижа, вглядываясь в мелькнувшую, то здесь, то там тень. Словно, пугаясь его взгляда, она исчезла на глазах, и он оставался в полном одиночестве со своим, как ему казалось, горем, пережил очередную смерть, чтобы воскреснув, переосмыслить то, что произошло и наконец-то ответить самому себе, что для него сейчас самое главное. А главными героями в его жизни предстали – Габи и крошка сын. И он обязан, должен их найти в её лабиринтах. Ноги его несли неведомо куда. Он бродил по городу и уже, за полночь, очутился возле Собора Парижской Богоматери. Уставший, он присел на входе в эту господню обитель, съежившись, он прикорнул, как ему казалось на 5 минут…
Раннее утро застало Гюго врасплох. Череда людей проходила мимо него, он ощущал на себе их любопытные взгляды. Только традиция послушания, вела их на мессу. Он с завистью смотрел им в след, так как их души были в покое, не то, что у него. Придя в себя, встал, вошел в Собор, стоя у двери, украдкой от любопытных взглядов, вымаливал у Господа, лишь одно – долгожданную встречу с Габи. Слеза скатилась с его щеки, он внутренне почувствовал, что прощен, в который раз, Им, самим Господом, вздохнул легко, плечи, как-то сами собой расправились, видение всего стало чище и отчетливей. Именно здесь, в этом Соборе, он получал подпитку, что давала веру в новую жизнь. Месса закончилась, как – никогда быстро, пролетела вмиг, моментально сошла тяжесть с души и сердца. Народ толпой повалил на Соборную площадь, и та вытолкнула его на свет божий, в день. Выйдя из толпы, он стал искать глазами Габи. Но её не было видно на площади. Уже знакомые ему мальчишки, шныряли под ногами, чинно идущих пар горожан. Он жестом вытянутой руки останавливал одного из бегущих цыганят, заглядывая в его испуганные глаза, попытался поспешно спросить. Тот в испуге стал вырываться, оправдываясь, – Да не брал я у Вас, Месье, ничего! Продолжая, барахтаться, вырываться, кусая руку Гюго, крикнул, – Что ты ко мне привязался? Глядя на беспомощность месье, осмелев, спросил, – Ты, что? Я тебя знаю. Вы с Габи, еще не разбежались? А, то она у нас неусидчивая! Гюго с облегчением вздохнул, взволнованно сказал, – Ну, вот я и хочу Вас спросить о ней. Где она сейчас? Он оглянулся, посмотрел в сторону толпы, но ее в ней не было. Добавил обеспокоенно, – Что-то не вижу Габи. Мальчишка, видя интерес Гюго, решил на этом заработать, – Дай, Месье золотой, скажу! Гюго протянул ему со своей руки золотой, при этом доброжелательно произнес, – Возьми! В глазах мальчишки читалось счастье, он откровенно произнес, – Но, Габи нет в Париже, если она не с тобой! Ищи, теперь, ветра в поле! Опять, наверно, подалась в Трансильванию. Гюго, подавшись корпусом вперед, возбужденно, спросил, – Ты, так думаешь? Мальчишка обескураженно произнес, – Не знаю, Месье! Что, Месье влюбился в Габи? Она такая у нас! Влюблять умеет в себя. Колдунья! Он схватил рубашку в области сердца и откровенно признался, – Сам только недавно ее забыл. Снилась каждую ночь и твердила, – Подрасти сначала, потом влюбляйся! Вздохнув сказал, – Свечу за её здравие ставил, только бы не мучила меня. Махнув рукой, выдохнув, сказал, – Отстала. Гюго с обреченностью, тяжелым вздохом сказал, – Знаю! На себе испытал. Спасибо тебе, сынок! Он отошёл от него, неся на себе свалившуюся тяжесть, на сердце стало нервозно, насквозь пробивал озноб, что-то подавляло, пугало страхом. Он мысленно спросил, – Как, же теперь жить, где ее искать, а как, же мой сын? Испуганно, он оглянулся на Собор Парижской Богоматери, тот стоял, безмолвствуя. Словно, от нахлынувшего предчувствия, посмотрел ввысь, в глазах появилась резь, сквозь нее, небо было цвета граната. Солнце казалось больным, нещадно палящим, казалось, что раскаленный шар падет и произойдет, здесь, сейчас, апокалипсис.
