Евгения Марлитт - Графиня Гизела
Он не обратил никакого внимания на подошедших баронессу и госпожу фон Гербек.
– Как вы неосторожны, дорогая графиня! Как вы нас напугали! Я вся дрожу от волнения! – вскричала гувернантка, простирая руки, как бы желая принять девушку в свои объятия.
Но вскоре руки ее опустились, когда она увидела, что никто не интересуется ее волнением.
Она близко подошла к собаке.
– Бедное животное должно было умереть! – сказала она сострадательно.
Женщина эта мастерски умела придавать желаемую модуляцию своему голосу: слова звучали явным оскорблением.
Португалец бросил на нее уничтожающий взгляд.
– Не думаете ли вы, сударыня, что я убил животное для моего собственного удовольствия? – произнес он с примесью гнева, сарказма и горести.
Оливейра говорил на чистом немецком языке. Он удержал руку подошедшего лакея, который, наклонившись, хотел погладить шерсть собаки.
– Будьте осторожны, собака была бешеная! – предостерег он.
Госпожа фон Гербек с криком ужаса отскочила назад – нога ее почти касалась морды собаки.
Баронесса же, напротив, безбоязненно подошла ближе – до сих пор она держалась в стороне.
– Мы все, милостивый государь, должны благодарить вас, что вы спасли нас от такой опасности! – сказала она со свойственным ей обворожительным выражением величия и в то же время благосклонности. – Я в особенности должна быть вам благодарна, – продолжила она, – ничего не подозревая, я только что гуляла в лесу.
Это была совершенно обыкновенная банальная фраза, но какое впечатление она произвела на иностранца! Не сводя с нее глаз, стоял он безмолвно перед красивой женщиной. Она лучше всякого другого знала все очарование своей ослепительной прелести, своего пленительного голоса, но такое, подобное молнии, впечатление было для нее ново. В душе Оливейры, очевидно, происходила борьба, желание освободиться от этого чарующего действия, – но напрасно: этот элегантный рыцарь не в состоянии был произнести никакой, даже самой обыкновенной вежливой фразы.
Баронесса улыбнулась и отвернулась в сторону. Взор ее упал на молодую графиню, которая, стиснув губы, наблюдала эту странную сцену.
– Что с тобой, дитя? – вскричала она испуганно; ее заботливость, как казалось, заставила ее забыть обо всем остальном. – Теперь и я должна буду тебя пожурить!.. Непростительно было с твоей стороны бежать сюда, где и выстрел, и ужасное зрелище должны были расстроить тебе нервы! И как можешь ты надеяться на выздоровление, когда так неосмотрительно поступаешь со своим хрупким здоровьем!
Все это должно было выражать нежную заботливость, но как-то странно звучали эти упреки, годные разве для десятилетнего ребенка, а не для девушки, полной девственной свежести и силы, гордо стоявшей здесь. Она была не властна над тем нежным пламенем, которое разлилось по ее лицу до самых корней волос, но уста были в ее власти – она не возразила ни единого слова.
Необыкновенная манера была у нее хранить молчание, происходило ли оно от застенчивого замешательства или же было следствием гордого ожесточения, – так мягко и так выразительно может молчать лишь нравственное превосходство, уклоняющееся от каждого бесполезного слова.
Госпожа фон Гербек называла это «графским фельдернским упрямством в более отчеканенной форме», что и подтверждала теперь своим лукавым видом и неодобрительным покачиванием головы.
Никто не заметил того быстрого взгляда, который Оливейра бросил на Гизелу при заботливом восклицании баронессы. Но кто бы увидел, с каким выражением сдвинулись эти суровые брови при безмолвном, гордом протесте девушки, тот бы запереживал за это юное существо, бессознательно ставшее предметом такого поистине доходящего до фанатизма гнева…
Обернувшись, дамы не нашли уже португальца, который тихо скрылся за деревьями.
Глава 13
Госпожа фон Гербек с насмешливой улыбкой указала по направлению к лесу, где мелькала светлая летняя одежда португальца.
– Вот он и исчез, точно какой сказочный герой, – сказала она. – Ваше превосходительство сами теперь могли убедиться, какое восхитительное соседство имеет Белый замок! Ведь это ни на что не похоже!.. Эта благородная португальская кровь находит ненужным согнуть спину перед немецкой дамой!.. Ваше превосходительство, я просто была вне себя от той манеры, с которой он принимал вашу любезность!
– Глубоко сожалею, что он так высокомерен, – возразила красавица, пожимая плечами, с едва заметной, но много говорившей усмешкой.
Глаза гувернантки на минуту сверкнули по-кошачьи – ее противник имел могущественного союзника: женское тщеславие.
– Но его поступок с нашей графиней, ваше превосходительство, извиняет и это? – спросила она с горечью после минутного молчания. – Он без церемонии схватывает ее и бросает в сторону!
– В этом моя душечка должна обвинять сама себя, – возразила баронесса, слегка касаясь рукой щеки Гизелы. – Эта геройская попытка спасти собаку была по меньшей мере ребячеством, не правда ли, малютка?
– Да, отталкивает ее, – возвышая голос, продолжала гувернантка, – отталкивает ее с какой-то ненавистью! Это вы могли заметить, ваше превосходительство!
– Я этого нисколько не отрицаю, моя милая госпожа фон Гербек, – я это видела собственными глазами, но согласиться с вашим объяснением – этой ненавистью – также не могу. Какую причину человек этот имеет ненавидеть графиню? Он совсем не знает ее!.. Как я это дело понимаю, это минутное, бессознательное движение, с которым он ее оттолкнул, происходило… Я должна коснуться предмета, который вам постоянно следует иметь в виду, как этого горячо желаем я и мой супруг, – я говорю о необходимости полного уединения нашего дитяти.
И она выставила свою прелестную, обутую в щегольской ботинок ножку, устремив на нее полный как бы мучительного затруднения взор.
– Мне тяжело еще раз поднимать эту деликатную тему, – обратилась она наконец к Гизеле, – но я считаю своей обязанностью сказать это, тем более что ты, мое дитя, выказываешь много охоты эмансипироваться… Очень многие мужчины и женщины питают положительно отвращение ко всему, что называется «нервными припадками», – твоя болезнь, к несчастью, уже всем известна, моя милая Гизела. В сношениях со светом тебе предстоит много горестей – разительное доказательство чему мы имели сию минуту! – И она указала в том направлении, куда скрылся португалец. – Дурочка, – ласково продолжала она, видя, как вдруг, точно вследствие какого-то смертельного испуга, побелели губы девушки, – это не должно тебя тревожить!.. Разве у тебя нет людей, которые тебя любят, разве мы не носим тебя на руках? Разве мы не надеемся, что постепенно здоровье твое поправится?
