Барбара Картленд - Встречи и разлуки
После второй чашки чая она рассказала мне, как им трудно пришлось последнее время.
Муж ее подолгу оставался без работы, а случалось, и работа есть, но у него разыгрывался ревматизм, так что приходилось отказываться, потому что он с трудом мог двигаться.
Так что бедной старушке было нелегко, пришлось идти в поденщицы, а это тяжелый труд, да к тому еще больной муж на руках.
Я сказала миссис Эванс:
— У Бесси были кое-какие деньги, и я знаю, что она хотела, чтобы они достались вам. — Бедная женщина была просто поражена.
Я надела жакет и шляпу, и мы пошли прямо в банк. Я все объяснила управляющему, и он, разумеется, выдал мне деньги. Когда миссис Эванс поняла, о какой сумме идет речь, она чуть в обморок не упала от изумления.
— Как могла наша Бесси столько скопить? — спрашивала она.
— Она была очень хорошая актриса, — сказала я, — ее очень высоко ценили в театре. И она всегда старалась копить деньги для вас и для своего отца.
Я еще много ей наврала в таком же духе, и мне никогда не случалось видеть кого-нибудь такой счастливой, как эта старушка.
— Сто фунтов! — шептала она благоговейно. — Сто фунтов — да это целое состояние.
Наконец мы поехали на кладбище. Я показала ей могилу Бесси, и мы положили на нее цветы.
Потом я накормила ее завтраком в ресторане и проводила на поезд, отправлявшийся в Кардифф. Всю дорогу она шептала:
— Сто фунтов — подумать только, и это все наша Бесси накопила!
Только когда поезд отошел, я вспомнила, что должна была завтракать с Норманом и Клеоной.
Я совсем о них забыла и чувствовала себя виноватой. Из автомата я позвонила Клеоне — никто не ответил.
Тогда я решила, что лучшее, что я могу сделать, — это самой отправиться в Крессвэй-хауз и попытаться найти Нормана.
У Нормана был свой кабинет, и я знала, что Клеона заходила к нему туда после работы; она ждала, пока он покончит с делами, чтобы вместе пойти куда-нибудь ужинать.
Крессвэй-хауз — это огромный особняк, и, позвонив в парадную дверь, сразу чувствуешь, даже не переступая порога, что у хозяина его денег куры не клюют.
Сэр Сидни Рэксворт невероятно, колоссально богат, но все говорят, что он жаден и суров и никогда не дал ни пенса на благотворительность или что-нибудь подобное.
Норман им восхищается, потому что находит его чрезвычайно умным, но в то же время говорит, что он бывает очень жесток с рабочими и со своими подчиненными.
Оправданием ему может служить его тяжелое прошлое, но все равно, мне кажется, нельзя быть таким скупым и жить только тем, что наживать деньги.
Сэр Сидни женился молодым на очень красивой девушке из аристократической семьи. В то время, я полагаю, для него это был блестящий брак, так как, хотя он и считался молодым человеком с большим будущим и уже порядочно зарабатывал, его родители были простые люди. И попасть в высшее общество он мог только благодаря жене. Состоялась свадьба. А год спустя его жена сошла с ума, и ее пришлось поместить в больницу для душевнобольных.
Только тогда он узнал, что безумие было наследственным в ее семье, и если бы ее родители были порядочными людьми, они никогда бы не позволили ей выходить замуж.
Все это случилось много лет назад, но она все еще жива. Норман говорит, что сэр Сидни платит несколько тысяч в год на ее содержание, так как она не в простом сумасшедшем доме, а в специальной частной клинике, где берут огромные деньги.
Это для него такая трагедия, особенно потому, что у него нет наследников, некому будет оставить его огромное состояние — он один из самых богатых людей в Англии.
Зная все это про сэра Сидни, я особенно заинтересовалась его домом. Мне он показался просто ужасным, излишняя роскошь и пышность выглядели аляповато.
Наверх ведет лестница из черного и белого мрамора, покрытая ковром какого-то безобразного оттенка, а на окнах занавеси с кистями в довоенном стиле.
Повсюду висят картины, преимущественно на религиозные сюжеты, а в холле большой портрет очень красивой женщины.
Я подумала, что это, наверно, жена сэра Сидни, но не было времени присмотреться, так как дворецкий, не останавливаясь, вел меня в кабинет Нормана.
Мы шли по отделанным панелями коридорам, темным и мрачным, и я решила, что, живя в этом доме, среди всей этой пышности, прислуги в ливреях, поневоле станешь неприятным человеком. Такая обстановка любой характер может испортить.
Когда мы вошли в кабинет Нормана, его там не было, и дворецкий сказал:
— Если вы будете так добры подождать минутку, мадам, я выясню, где мистер Воган. Он может быть у сэра Сидни.
Дворецкий ушел. Я осталась одна. Не прошло и двух-трех минут, дверь открылась, я подумала, что вернулся дворецкий. Но это был не он: на пороге стоял мужчина высокого роста, с серыми со стальным блеском глазами, широкими бровями и темными волосами.
Конечно же, я сразу поняла, что это сэр Сидни, и должна сказать, что в некотором смысле он очень недурен собой. Черты лица твердые и выразительные. Упрямый подбородок, четко очерченный рот и холодный взгляд. Такие лица называют запоминающимися.
Он оказался гораздо моложе, чем я ожидала. Промышленных магнатов всегда воображаешь себе почему-то пожилыми.
Манера говорить у него была резкая и отрывистая, не допускающая возражений.
— Вам нужен Воган? — спросил он меня.
— Да, — сказала я, — но, если он занят, я могу уйти.
— Он занят, — ответил сэр Сидни, — и мне будет нужен еще часа два по меньшей мере.
— Тогда я не стану ждать, — сказала я. — Я заглянула лишь в расчете на то, что он свободен.
— Кто вы? — спросил он резко. — Вы не та, с кем он помолвлен?
— Нет, я подруга его невесты.
— Как вас зовут?
— Линда Глаксли, — ответила я, чувствуя себя обвиняемой под перекрестным допросом.
— Глаксли? — переспросил он. — Где-то я уже слышал эту фамилию.
Не сомневалась, что он читал мою историю в газетах, но я не нашла нужным сообщать ему что-либо о себе.
— Возможно, вы знакомы с моим свекром, лордом Марлендом, — сказала я сдержанно.
— Марленд… ну конечно, я его знаю — мы с ним в правлении нескольких компаний. Значит, вы та особа, на которой женился его сын. Ну и как вы с ним ладите?
— С кем? — осведомилась я, вскинув голову. — С отцом или с сыном?
— С тем и с другим.
— Никак, — небрежно, с вызовом сказала я, чувствуя себя как развязный щенок, вступивший в общение с грозным мастифом.
При моих словах уголок его рта дрогнул в чуть заметной улыбке, и я поняла, что забавляю его.
Норман рассказывал, что сэр Сидни славится своей резкой и откровенной манерой высказываний. Ну, раз ему нравится откровенность, значит, я тоже могу себе позволить говорить, что хочу. И следующее его замечание предоставило мне такую возможность.
