Елена Арсеньева - Одна любовь на двоих
– Отпусти девку! — гневно выкрикнул Леонтий Савич, однако Ганька лишь еще крепче прижал ее к себе, а потом, ловко изогнувшись, выдернул из-за голенища нож и прижал к беззащитной Ульяшиной шее.
– Положи пистолеты, Бережной, да сойди с двуколки. И держись подальше! — приказал он. — Даже не сомневайся, что я перережу ей горло, если хоть кто-то с места тронется!
Бережной был вынужден исполнить это требование.
– Ганька, ты бы лучше в бега вдарился, — вздохнул он печально. — Загубишь ты свою головушку победную!
– Что ты о моей головушке печешься? — огрызнулся Ганька. — Твое сыскарское дело — меня хватать, вот и хватай без пощады, коли отважишься безвинную девку сгубить!
– Да я бы тебя с миром отпустил, кабы ты по разуму. Я прощать умею, если даже Семку, который мне в спину исподтишка стрелял, простил, то неужто тебя не прощу? Только не губи свою душу — и чужую душу не губи!
Ганька словно не слышал! Зрачки его желтых глаз безумно расширились, взор залило чернотой.
– Входи в двуколку! — подтолкнул он Ульяшу. — Входи, возьми вожжи!
И занес было ногу — самому забраться вслед за ней, как вдруг наверху затрещала оконница, во двор вывалилась вышибленная рама, а вслед за ней легко, словно кот, со второго яруса дома выскочил Анатолий. Упал на мягкие ноги, перекатился с ловкостью заправского прыгуна-вольтижера, подпрыгнул, с силой толкнул Ганьку, который так и отлетел в сторону, — и при этом выхватил у атамана из рук нож.
– Ай да Славин! — восхищенно закричал Бережной, бросаясь к своим пистолетам, да беда — Ганька, проворный, как бес, успел раньше. Миг — они уже были у него в руках.
– Отдай мне ее, барин, — угрожающе сказал Ганька, целясь из обоих стволов в Анатолия. — Она мне слово дала замуж за меня пойти.
– Ты сам знаешь, что это слово ты у нее угрозами вырвал! — закричала Фенечка, высовываясь из окна. — Ты ее застращал, что убьешь Анатолия Дмитриевича, вот она и согласилась!
Анатолий вздрогнул.
– Это правда? — Он смотрел на Ульяшу, словно впервые видел. — Ты за меня хотела честь и свободу отдать?
Она подняла на него серые ясные глаза и улыбнулась сквозь слезы:
– Да я бы за тебя саму жизнь не пожалела.
Он даже зажмурился на миг от света этих глаз… Тряхнул головой:
– Искра! Отпусти ее! Со мной считайся, а ее отпусти! Отпусти — и можешь делать со мной что хочешь!
– Ты это уже предлагал нынче утром, — вспомнил Ганька, не сводя с него черных глаз пистолетов и своих желтых, напряженных, хищных глаз. — Неужто тебе за нее жизни не жалко?
– Нет, не жалко, — покачал головой Анатолий.
Ганька смотрел на него с тоской; истинная мука изображалась на его резком, враз усохшем и состарившемся лице.
– Искра, будь милосерд! — глубоким, сильным голосом заговорил Бережной, сдергивая наконец нелепо болтающуюся мочальную крашеную бороду и отбрасывая ее в сторону. — Уходи, не проливай крови, не сей смерть. Уведи свою ватагу — и сам уходи.
– Без нее? — настороженно кивнул Ганька в сторону Ульяши.
– Без нее! — крикнул Анатолий, и Ганька с ненавистью ощерился:
– Никогда! Хоть убейте!
– Ну, коли так… — отчаянно нахмурился Бережной и вдруг закричал что было сил:
– Мужики! Воинская команда близко! Расстреляют вас, коли тут останетесь, а кто со двора по-доброму уйдет, тех не тронут!
Мгновение царила тишина. Ничто не колыхнулось во дворе, ничто не двинулось, и Ганька хохотнул было злорадно:
– Да тебя никто слушать не хочет, Бережной!
И тут изо всех углов двора, изо всех дверей посыпался крестьянский люд. Бывшие бунтовщики улепетывали во все лопатки, бросая на ходу барское добро, которым вознамерились было разжиться, и исчезли за оградою на дороге, которая вела в деревню. Двое или трое выскочили, на ходу натягивая портки, и Ульяша мельком подумала, что это ухажеры самоотверженной Лушки, в коих разум возобладал-таки над похотью.
Ганька провожал свою разбегающуюся братию остановившимся взглядом. Как-то вдруг, внезапно он осознал, что все кончено. Он хотел раздуть пожар среди этих людей, как средь вороха соломы, а вышло, что солома оказалась сырая — и погасила искру.
– Ну, коли так, смерть пришла! — вдруг вскричал Ганька и, неловко повернув пистолет, выпалил себе в грудь.
И упал, выронив свое смертоносное оружие… Второй пистолет мягко выскользнул из его ослабевшей ладони.
Во дворе разом все вскричали в один голос — и разом умолкнули.
Анатолий упал на колени над Ганькой:
– Что ж ты накуролесил, побратим?! Я бы дал тебе уйти! Единожды спас тебе жизнь — спас бы и в другой раз!
Тот был еще жив… Слабо шевельнул губами, не открывая глаз:
– Да лучше б нам с Ерохой тогда в той заводи потонуть. Лучше б никогда не выбираться. Лучше бы ты нас не спасал. Горе одно было с той жизни… — Слеза поползла из-под крепко прижмуренных век. — Одно меня теперь утешает, одно примиряет: как ни старался, как ни хотел, а не смог я зла ни тебе, ни любушке твоей причинить. Может, хоть за это вы меня добром вспомянете.
Голос его прервался. Агония выгнула тело дугой, кровь толчком вырвалась из раны на груди, скрюченные пальцы мучительно сгребли траву, а вместе с травинками — две крошечные серебряные сережки, похожие на черемухов цвет… Но их никто не разглядел в навеки стиснутых кулаках Ганьки Искры.
* * *Анатолий смотрел на мертвое лицо, на котором уже разглаживались следы последних судорог, оно становилось мирным, мягким, нестрашным, — и вспоминал тот давний-предавний сентябрьский день, когда юный барич из Славина услышал на берегу реки мучительные крики о помощи и увидел в воде двух парнишек. Одного, рыжего, тянули на дно сети, другой пытался удержать приятеля над водой. У Анатолия был с собой охотничий нож. Не раздумывая, он кинулся в воду, и они со вторым парнишкой ныряли, кромсали тугие сети, пока те не разжали свои смертельные объятия и не выпустили из них рыжеволосого. Тот был почти без памяти — наглотался воды. Не скоро удалось привести его в чувство, не скоро добрались все трое до Славина, где Анатолий приказал оказать спасенным помощь и приют. Они принадлежали перепечинскому и щегловскому господам и вскоре вынуждены были уйти, однако рыжий потом еще не раз приходил в Славино к Анатолию, ходил вместе с ним на охоту, слушал его рассказы о прочитанных книгах и стал молодому господину верным другом. Они даже побратались на память о том страшном дне и дали друг другу слово прийти на помощь, если побратим позовет.
И вот как повернула их братство, их дружбу судьба… Сделала их врагами, соперниками… а потом показала, что нет одному из них места на этом свете!
