Энн Чемберлен - София и тайны гарема
— Нет, я не о нищенке. Эта статуя… кто она?
— А, статуя… Ниоба.
— Ниоба… — Да ведь он же уже говорил, спохватилась Сафия. Какое-то неясное воспоминание пульсировало в ее мозгу. Наверное, она должна была понять, кто это, и без подсказки евнуха… Кажется, в каком-то богатом доме, еще в Венеции, она видела на стене фреску с классическим сюжетом. Только она никак не могла припомнить подробности. Сафия молча ждала, надеясь, что Газанфер напомнит ей эту легенду, не дожидаясь, пока госпожа не спросит его об этом сама. Почему-то ей не хотелось его спрашивать.
Так и вышло.
— Ниоба была просто женщиной. Обычной, смертной, не богиней. — Сафия невольно подивилась в душе: оказывается, ее немногословный евнух обладает талантом настоящего рассказчика! — Но боги благословили ее, одарив превыше всех остальных смертных.
— Одарили? Но чем? Богатством? Она была царевной? — Сафия почувствовала невольные угрызения совести, что вот так подгоняет его. Но если Газанфер будет и дальше рассказывать с той же сводящей с ума неторопливостью, то они, чего доброго, проторчат тут весь день.
Газанфер кивнул, но потом, помолчав немного, добавил:
— Не только. Боги послали ей много детей — семь сыновей и столько же дочерей.
— Машалла! — изумившись, ахнула Сафия. Честно говоря, в глубине души она была не так уж сильно уверена, что такое количество отпрысков в самом деле дар богов.
— Но она забыла…
— О чем забыла? — нетерпеливо переспросила Сафия, убедившись, что из молчаливого евнуха опять приходится вытягивать все по капле.
— Что за такую плодовитость ей следует в первую очередь благодарить богов. Но надменная Ниоба, забывшись, стала похваляться, что она выше богини Лето, матери Аполлона и Артемиды.
— И что же тогда случилось? — переспросила Сафия, поймав себя на том, что нервно ощипывает букетик чахлых астр, который принес ей Газанфер.
— Дети богини Лето решили отомстить за оскорбление чести своей матери. Взяв луки, они принялись выпускать стрелу за стрелой, пока все дети Ниобы не пали мертвыми у ее ног. Все четырнадцать.
— Машалла!
— Ниоба, забыв обо всем, кроме своего горя, рыдала день и ночь, оплакивая своих детей. Так продолжалось до тех пор, пока Творец, сжалившись над скорбью матери, не обратил ее в камень. Она плачет и до сих пор. Теперь Ниоба по крайней мере уже не страдает.
— Это и есть тот камень?
— Так гласит легенда.
Помня о том, что госпожа недавно уже выбранила его за страсть к глупым суевериям, Газанфер закрыл рот, ясно дав понять, что продолжать не намерен. Сафия догадалась: настаивать не стоит. Магия, которой веяло от этого места, странным образом подействовала и на нее. Здесь отовсюду исходило ощущение могучей силы. И это странным образом действовало на нее, лишая обычного мужества. Почувствовав, что потихоньку начинает поддаваться панике, Сафия мечтала только о том, чтобы побыстрее убраться отсюда. Но куда? Сейчас ей трудно было поверить, что она сумеет отыскать место, где ей удастся стряхнуть с себя наваждение или хотя бы, со страхом подумала Сафия, попытаться это сделать. Увидев появившегося Мурада с лошадьми, она чуть не разрыдалась от облегчения. Должно быть, с помощью своих офицеров принцу удалось-таки заново намотать на голову тюрбан: сейчас он выглядел таким же аккуратным, нетронутым и привлекательным, как и те блюда, к которым она так и не прикоснулась.
— В чем дело, любовь моя? — встревожился принц, помогая ей подняться на ноги. Если бы не Мурад, Сафия, скорее всего, так и продолжала бы сидеть в оцепенении, словно забыв, для чего ей ноги. — Что-нибудь случилось?
— Ничего. Совсем ничего, радость моего сердца. Просто немного соскучилась без тебя.
В первый раз за много дней она ничуть не покривила душой. Сафия прильнула к нему, забыв обо всем, и Мурад даже украдкой огляделся по сторонам, немного смущенный такой пылкостью своей возлюбленной.
Заметив приближение принца, все паломницы мигом разлетелись в разные стороны, словно стая ворон, испуганная приближением бури. Сафия, правда, подозревала, что они вернутся, едва увидев, что Мурад уехал, а с ними возвратится и колдовская сила, которая исходила от этого места. Но сейчас ей и самой хотелось уехать — уехать с ним, и как можно скорее.
Оставив Газанфера и нескольких слуг убирать остатки трапезы, Сафия позволила Мураду подвести ее к лошадям. Серая в яблоках кобыла приветствовала девушку радостным ржанием, и Сафия благодарно погладила атласную морду своей любимицы, с наслаждением вдохнув полной грудью запах лошадей. Это запах свободы, подумала она, запах бегства, возможность хоть ненадолго ускользнуть из гарема, из душных, жарких, опостылевших до зубовного скрежета носилок. Запах власти, наконец.
Мурад придержал стремя, собираясь подсадить свою возлюбленную в седло. Но едва Сафия взялась за поводья, как рядом с ними бесшумной тенью вырос Газанфер.
— Госпожа!
— Что такое, евнух?
Странно, но он даже не пытался подойти ближе, пряча глаза от принца и стараясь держаться позади лошади, словно ему было что скрывать. У Сафии не оставалось иного выхода, и она подошла к нему. Оставив Мурада, девушка легонько сжала руку евнуха — только вот кого она хотела успокоить: своего возлюбленного или себя?
— Ну, в чем дело, Газанфер? — с нарочитой беспечностью спросила она. Но это лишний раз показывало, что терпение Сафии на исходе.
В ответ Газанфер только молча опустил глаза, взглядом указывая куда-то вниз. Сафия моментально сообразила, в чем дело. В кулаке евнух крепко сжимал изящные серебряные коробочки, в которых она хранила свои драгоценные пессарии — предохраняющие от зачатия тампоны, которыми снабдила ее Айва.
— Я нашел их в носилках, когда укладывал вещи, — объяснил Газанфер.
— Конечно. Там я и держу их. На случай, если… — Господи, возмутилась про себя Сафия, неужели это бесполое существо, полумужчина, ждет, чтобы она растолковала ему, для чего нужны пессарии?!
Но слова замерли у нее на языке, так и не сорвавшись с губ. Сафия вдруг заметила, что Газанфер держит обе коробочки, обернув их краем своей накидки и стараясь не касаться их руками. Обе были открыты. В одной истекали жиром кусочки курдючного сала, дно другой было сплошь заляпано черным дегтем. Царившая в носилках одуряющая жара заставила свечи растечься, превратив их в отвратительные липкие комья, потерявшие всякую форму.
— Все в порядке, Сафия? — держа кобылу под уздцы, окликнул ее Мурад.
— Все хорошо, — беспечно откликнулась она. Потом, повернувшись к евнуху, тихонько шепнула, понизив голос так, чтобы не услышал принц: — Ничего страшного, Газанфер. Спрячь их куда-нибудь. Лучше всего положи в лед, где ты держишь свой шербет. Потом я займусь ими сама.
