Софи Джордан - Грехи распутного герцога (перевод Lady
С ее теперешним жалованьем ей нужно продолжать этот фарс немного дольше. Самое большее, несколько месяцев. Потом она могла бы переехать за город. Подальше от шума, тумана, запаха. Она сможет сбежать от всего этого. Удалиться в деревню. Маленький коттедж. Вести простое, скромное существование. Она может обучать музыке или французскому, даже основам латыни. Всему, чему она научилась в Пенвиче. Это было сложно для нее, но она получила прекрасное образование. И потом, ведь ее отец что–то ей оставил. С ее знаниями по садоводству, она сможет выращивать и продавать цветы и овощи. Этого будет достаточно, что продержаться, с уверенностью думала она.
Она сможет вовсе позабыть о герцоге–демоне и сконцентрироваться на создании собственного дома. Это было всем, что она хотела. Всем, что имело для нее значение.
Ворча себе под нос, Доминик встал и надел свой халат, резко затянув пояс от злости.
— Прости, — проронил он, вовсе не испытывая сожаления. Его голос звучал зло. Он был зол. Но не на Дженни — девушка очень старалась вызвать его интерес.
Она протянул ей несколько банкнот.
– Вот. Возьми это.
Поднявшись с потели, она неспешно натянула платье, прежде чем схватить деньги, пересчитывая их перед ним с ужасной медлительностью. Ее хитрый, прищуренный взгляд скользнул по нему.
– А что полагается моей гордости? Вот уже второй раз вы отсылаете меня… — ее глаза еще раз оглядели его. – Неудовлетворенной.
Вместо того чтобы спорить, он протянул ей еще денег.
– Уверен, что есть еще приятные джентльмены, которые оценят по достоинству твое очарование.
Ее лицо расплылось в улыбке.
– Благодарю, милорд, — запрятав деньги в платье, она решительно покачала головой, осматривая его с ног до головы, как будто он был жеребцом, подлежащим оценке. – Но я нечасто встречала таких благородных, которые выглядят, как вы. Очень жаль, — она подошла ближе с заговорщическим видом. – Знаете, у меня есть подруга, она умеет лечить травами. У нее может быть лекарство от того, что вас беспокоит.
Он наморщил лоб.
– Беспокоит меня?
Дженни вытянула палец прямо в небо, а потом мягко опустила его — палец указывал на пол.
Доминик сдержал фырканье, забавляясь больше, чем нужно, над этим оскорблением его мужественности. Пусть лучше думает, что это его вина, а не ее. Не было смысла указывать ей, что именно ее кислое дыхание вызвало его отсутствие интереса.
— Спасибо за предложение, — проворчал он.
Кивнув, она вышла из комнаты.
Он покачал головой. Если не обращать внимания на несвежее дыхание, она была симпатичной девчонкой. Но не той женщиной, которую он целовал той ночью. И вот в этом–то и состояло его затруднение. Пройдя по комнате, он опустился в мягкое кресло у окна. И смотрел в ночь. Растущий месяц освещал решетчатую форму веток.
Тяжелая мгла висела в воздухе. Свет уличных фонарей старался преодолеть плотный туман. Он услышал цоканье копыт внизу и представил, как Дженни уезжает в одной из его карет с его позволения. Он ударился головой о спинку кресла один раз. Второй.
Твою мать! Что с ним такое? Он должен быть с Хантом в городе. Или наслаждаться постельными забавами с живой партнершей. Если не с Дженни, то с какой–нибудь другой. Вместо этого он чахнул, словно влюбленный дурак, желая женщину, которую он явно выдумал. Беспокойство, поразившее его за границей, преследовало его во множестве стран и довело его до дома, все еще не собиралось исчезать. Как рука смерти, оно молча ползло среди ночи, доставая его даже теперь и не давая наслаждаться его обычными занятиями. Женщины, выпивка, карты. Больше его ничего не соблазняло.
Жаль, что Фрэнк зашел сюда. Теперь парень отправился спать, думая, что Доминик снова встал на стезю порока. Юный молокосос смотрел так разочарованно, что герцог почти хотел постучать в его дверь и исправить недоразумение. Его губы сжались в тонкую линию, и он крепко схватил руками спинку кресла. Почти. Ему было наплевать на то, что о нем думал этот желторотый юнец. Ему было наплевать.
Он забарабанил пальцами по обивке ручки кресла, его взгляд метнулся к двери, к тонкому лучику света, показавшемуся из–под нее. Оторвав взгляд двери, он осмотрел комнату, остановившись на почти пустом графине с бренди.
С приглушенным проклятием он поднялся на ноги, схватил графин и направился к двери. Ясно, что юный камердинер еще не спит. Почему бы этим не воспользоваться?
— Фрэнк, — позвал он, резко, со злостью распахнув дверь и закрыв ее на задвижку, говоря себе, что только попросит еще бренди. А не потому, что ему не всё равно, что этот юный педант о нем думает.
Открыв дверь, он зашел в маленькую комнату, взглядом охватил полутемное помещение и открыл рот, чтобы заговорить.
Мягкое сияние света лампы освещало комнату, охватывая ее мягкой дымкой. Потом он понял, что дымка появилась потому, что в воздухе был пар. Пар, поднимавшийся из медной ванны в углу комнаты. Его взгляд опустился на ванну… потом перешел на фигуру, стоявшую рядом — женщину, которая застыла, как одна из тех мраморных статуй в Вэйфилдском парке. Что–то застыло в нем самом. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, глядя, словно враги, вышедшие друг против друга на поле битвы. Она прижимала полотенце к обнаженному телу. Ее глаза широко открылись, огромные и испуганные, как у животного, пойманного хищником.
Графин выскользнул из его пальцев, но он почти не заметил глухого удара. Его взгляд пировал на ее влажной плоти, тянулся к ней. Мокрое полотенце почти не скрывало всю эту розовую, блестящую кожу, — длинные ноги… удивительно красивые длинные ноги. Таких длинных ног он не встречал у женщин. Его взгляд перешел вверх, скользя по длинным линиям и мягким округлостям, пока он не посмотрел пытливо на ее лицо.
Правда ударила его яркой вспышкой, словно ударом кулака в грудь выбив воздух из легких.
Его сердце сильно забилось, кровь бежала по венам в жарком горении. Воздух зашипел, пока он старался проглотить ком в горле. Странно, но он чувствовал себя бодрствующим и живее, чем за многие годы… с тех пор, как он превратился в мертвую оболочку человека… живя только в жаре женщины или тогда, когда он погружался в рисование. В цвета, в летящий мазок кисти на холсте.
Он чувствовал себя живым, просто глядя на нее. Пробужденным.
Глядя на ее лицо, — женщины, которую он не встречал, но знал, — он осознал удивительную правду. Он целовал эту женщину. Это она наполняла его мысли всю неделю. А вовсе не плод его воображения. Не желанная мысль. А женщина из плоти и крови. Она была настоящей. И она была здесь. И она вовсе не «он». Она была Фрэнком. И этот факт вовсе не шокировал его так, как должен. Странно, но всё сходилось. Имело смысл. И даже больше смысла, чем его одержимость тем, одобряет ли его этот камердинер–молокосос. Все его презрение и высокомерные взгляды обрели смысл. Как это по–женски.
