Дженнифер Эшли - Спасенный любовью

Харт уселся с ней рядом и весело рассмеялся, укладывая ее на спину. Элинор тоже засмеялась, но тут же нахмурилась.

— О, чертов турнюр, — пробормотала она.

Харт тотчас перевернулся вместе с ней, так что теперь она оказалась сверху. Турнюр со скрипом выпрямился — как корабль в штормовую погоду.

Элинор же смотрела на Харта, на этого смеющегося пленительного горца, и чувствовала, что снова в него влюбляется. Согнув ноги в коленях, она поболтала в воздухе ботинками и пробормотала:

— Я должна встать. Моя гувернантка научила меня никогда не ложиться в постель обутой.

Харт с ухмылкой ответил:

— А я научу тебя ложиться в постель в одних ботинках.

— В одних?.. Но это было бы… бесстыдством.

— Да, конечно. Но в этом-то все и дело!

Элинор постучала пальцем по кончику его носа.

— Харт, должна признаться: когда я с тобой, то неизменно теряю стыд.

— Вот и хорошо.

— Должно быть, я очень скверная женщина, раз позволяю тебе такие вольности.

Он широко улыбнулся, и его глаза наполнились светом.

— Эл, твоей невинностью полнятся небеса.

— Да уж… — Она шутливо нахмурилась. — Не забывай, что я выросла с отцом, который не считал зазорным обсуждать за супом привычные способы воспроизводства всех живых существ — включая человека.

— Твоя мать, должно быть, была очень терпеливой женщиной.

— Моя мать любила его до безумия.

Элинор погрустнела, что всегда с ней происходило, когда она вспоминала мать. Та умерла, когда Элинор было всего восемь лет.

Харт же невольно вздохнул.

— Я всегда тебе в этом завидовал, Эл. Твои отец и мать по-настоящему любили друг друга. Ты провела детство в счастливом доме.

— Да, дом у нас был счастливый, — согласилась Элинор. — А потом стал печальным.

— Я знаю, Эл.

Харт обнял ее.

— По крайней мере мы с отцом всегда хорошо ладили, — продолжала она. — А его откровенность… О, это опять возвращает меня к моим познаниям в области воспроизводства человеческого рода. Можешь считать меня невинной, но в каком-то смысле я довольно искушенная…

— Да, знаю. Ты держишь фотографии голого мужчины в ящике с бельем.

— Куда ты сунул свой нос, черт тебя подери.

— Зато я получил некоторое представление о твоем гардеробе. Почему ты не передала Изабелле, чтобы одела тебя, как я велел? Твои платья просто ужасны.

— Что ж, спасибо за комплимент.

Харт коснулся пальцем ее губы.

— Отбрось свою гордость, детка. Раз тебе придется появляться в свете вместе с членами моей семьи, то и одеваться ты должна прилично, ясно? Пусть Изабелла обновит твой гардероб и пришлет мне счет.

— Нет, нет, нет. Люди скажут, что я твоя любовница.

Харт усмехнулся.

— Что за выражение?.. Я ведь плачу тебе жалованье.

— Платишь за работу. Честное жалованье за честный труд.

— Но я не могу допустить, чтобы мои работники выглядели неприлично. Моя экономка и та одета лучше, чем ты.

— Оскорбление за оскорблением, сэр.

— Но это правда. А теперь я хочу услышать правду от тебя. Зачем тебе все это… досье на меня?

— Чтобы питать твою гордость, разумеется.

Харт снова рассмеялся, и ей было очень приятно чувствовать под собой его могучее тело и видеть в его глазах радость, а не пустоту, зиявшую в них, когда она вошла в комнату. Казалось, чтение писем сорвало повязку с его кровоточившей раны и он истекал кровью, но теперь, слава Богу, пошел на поправку и повеселел.

Таким же Харт был, когда ухаживал за ней. Он тогда часто смеялся и шутил, а потом вдруг делался невероятно нежным…

Тут Харт пощекотал ее под мышками.

— Перестань! — Элинор ударила ладонью по его груди. — Неудивительно, что люди боятся великого Харта Маккензи. Мол, голосуйте за меня, иначе защекочу вас до смерти!

— Я бы сделал это, если бы помогло. — Улыбка Харта померкла. — Сожги те фотографии, Эл. Они ужасные.

Напротив, они были очень красивые. Конечно, ей не нравилось, что их сделала миссис Палмер, но в результатах ее работы она не видела изъянов.

— Видишь ли, Харт, «доброжелатель» прислал их мне, а не тебе. А за остальные я заплатила целую гинею. Я не стану их уничтожать. Они мои.

Герцог попытался придать лицу грозное выражение, и, наверное, у него получилось бы, если бы он не лежал на спине с растрепанными волосами. Элинор поцеловала его в переносицу и заявила:

— Я избавлюсь от них, если заменю другими. Купи мне вместо платьев фотографическую аппаратуру, чтобы сделать новые снимки только для меня.

На лице Харта появилось выражение растерянности.

— Эл, а кто сделает эти фотографии?

— Я, разумеется. Я умею обращаться с фотографическим аппаратом. Мой отец как-то брал один такой напрокат, чтобы мы могли поснимать местную флору для какой-то из его книг. Мне понравилось. У меня легкая рука, должна заметить.

— Ты умеешь печатать, умеешь фотографировать. Чего же ты не умеешь, образец для подражания?

— Вышивать. — Элинор наморщила носик. — С вышиванием у меня ничего не получается. И я никогда не училась играть на пианино. Увы, в женских занятиях я не преуспела.

На губах Харта снова заиграла улыбка.

— Зато тебе удаются мужские.

— О, как смешно, ваша светлость. Так как насчет фотоаппарата?

— Ты и впрямь хочешь меня фотографировать? — В его голосе прозвучало смущение.

— Да, очень хочу, — подтвердила Элинор. — Неужели в это трудно поверить?

— Но я теперь гораздо старше…

Улыбка Элинор стала еще шире. Она скользнула взглядом по его лицу с заживающими порезами, затем осмотрела широкую грудь. После чего, привстав на колени, чтобы лучше видеть, начала осмотр узких бедер под помятым килтом и мускулистых ног в толстых шерстяных гольфах. Наконец заявила:

— Не вижу у тебя никаких недостатков, Харт Маккензи.

— Это потому, что я одет, — пробурчал он.

Собравшись с духом, Элинор приподняла подол его килта, потом заметила:

— Здесь тоже все в порядке.

— Ну… я ведь каждый день езжу верхом.

— Это достойно похвалы. В здоровом теле — здоровый дух. Думаю, что все у тебя будет чудесно выглядеть на фотографиях.

«Господи, он покраснел!» — мысленно воскликнула Элинор.

— Харт, что тебя беспокоит? — спросила она.

— Видишь ли, Эл, я был совсем еще молодым человеком, когда ухаживал за тобой.

— А я была очень молодой женщиной. Хотя… Знаешь, у тебя появились морщинки. — Она коснулась пальцем тонкой паутины в уголках его глаз.

Харт расплылся в улыбке.

— А у тебя морщин нет, — сказал он.

— Потому что я пухлая. Будь я стройнее, давно бы состарилась.