Лидия Джойс - Порочные намерения
За три часа до заката леди Гамильтон со своими спутниками подъехала к воротам зоологического сада. Ее лицо было серым, глаза остекленели от опиума. Когда она улыбнулась Томасу, ему показалось, что рот у нее сейчас сломается.
Он смотрел на мать, и в нем боролись желание защитить ее, горечь, жалость и возмущение. Неужели было время, когда он просто любил мать с детской открытостью и непосредственностью, которая до сих пор сохранилась у его сестер?!
Он усомнился в словах Эсмеральды, что его мать скрывает какие-то сведения о смерти его брата. В конце концов, что могла знать мать? Она оставалась в доме в день смерти Гарри. Но рассказ Мэри о чаепитии с Эсмеральдой вызвал у него сомнения, и теперь он не знал, следует ли ненавидеть мать за скрытность или еще больше сострадать ей.
Он подал ей руку, выходя из экипажа, а когда мать не сразу приняла ее, сдержался. Она стояла на дорожке в раздумьях и казалась очень слабой и слишком старой. В конце концов она слегка оперлась на его руку, и они вошли в ворота. Его сестры, шедшие следом за ними, сплели руки и, приблизив друг к другу свои гладкие рыжие головки, зашептались.
— Вы так редко сопровождаете нас в эти дни, Томас, — сказала его мать. Лорд Гамильтон обычно называл его Варкуром с тех пор, как закончилось следствие по поводу смерти его брата, но мать всегда называла Томасом. — Почему вы решили поехать с нами на этот раз? Особенно если учесть, как недобры вы были ко мне два дня назад… — Она укоризненно замолчала.
— Вы знаете, что я не хотел быть жестоким. В последнее время вы выглядели не очень здоровой. Я подумал, что вы обрадуетесь присутствию мужчины, как необходимой поддержке, — сказал он. Он солгал и даже не почувствован себя виноватым.
— А знаете, Эсмеральда тоже будет здесь. — Леди Гамильтон смотрела прямо перед собой, пока они шли мимо искусно устроенного сада из диких камней.
— Да. Я слышал, что вчера она вас огорчила. — Он внимательно смотрел на нее, но опиум умертвил все ее реакции. Идобавил — глупо, импульсивно: — Вам не следует терпеть это. Вам не нужно даже встречаться с ней. Скажите только слово, и я прогоню ее.
Леди Гамильтон вздохнула:
— Неужели вы так сильно ее ненавидите? Картины их встреч — все до единой — мелькнули у него в голове. Ненавижу? Он пытался ее ненавидеть, но чувство, вызываемое в нем Эсмеральдой, гораздо более сложное и опасное, чем ненависть. Она проникла ему под кожу, пробралась в кровь.
— Мне просто не хочется видеть, как вы страдаете, мадам.
— Ах, Томас, вы должны поверить ей. Я должна поверить ей. Она видит так ясно. Она видит более ясно, чем сама это понимает. — Глаза ее были полузакрыты.
— Она обманщица, матушка. — Слова эти сорвались с его губ резко, он должен был произнести их, хотя и понимал, что толку от этого не будет никакого.
— Возможно, сама она думает так же. Я готова согласиться с такой возможностью. Но видит она все-таки верно, — заметила она, ее голос был полон неземной уверенности.
Томас не показал виду, что злится. На это сказать было нечего.
Эсмеральда сидела на скамье, спрятавшейся у задника из тепличных растений, темно-зеленый цвет ее платья казался незаметным среди листьев бананов, окружавших скамью. Она, по-видимому, заметила их прежде, чем они увидели ее — ее лицо под темной вуалью было обращено к ним. Но она не поздоровалась с ними, пока леди Гамильтон не обратилась к ней:
— Мадам Эсмеральда! Как я рада, что вы пришли. — В голосе ее из-за опийных капель не слышалось никакой радости, только отвлеченная эмоция.
Эсмеральда встала и склонила голову, вуаль скользнула по ее груди. Томас представил себе ее лицо под этой вуалью, вспомнил ее грудь в своих руках.
— Я всегда в вашем распоряжении, леди Гамильтон, — сказала она. Иностранный акцент снова появился в ее голосе. Томас заметил, что в общении с ним она разговаривала без всякого акцента.
Они направились к вольеру с хищниками. Эсмеральда пошла рядом с ними.
— Боюсь, что я плохо спала этой ночью, — сказала Эсмеральда после того, как они прошли десяток ярдов, и добавила, понизив голос: — Меня мучили видения. Я чувствую, что вы, мадам, тоже видели тревожные сны. Вы можете их вспомнить?
— Да. — Леди Гамильтон на миг сжала губы в тревоге, прорвавшейся сквозь ее наркотическое безразличие.
Эсмеральда завладела ее свободной рукой и быстро сжала ее. Леди Гамильтон в ответ тоже сжала ее руку, хотя, на взгляд Томаса, скорее казалось, что она отчаянно цепляется за Эм. А та сказала:
— Тогда мы постараемся понять, были ли то настоящие сны или ложные. Истинные видения приходят свыше, но духи тех, кто желает нам зла, могут лгать.
— Так вы уже говорили. Но эти сны были истинные.
Что она имеет в виду? Вот что хотелось Томасу узнать у матери. Но он прикусил язык и ждал, что ответит Эсмеральда. Она пользовалась доверием его матери гораздо в большей степени, чем он, и он не мог изменить положение вещей одним своим желанием, как бы это ни злило его.
— Мы непременно поговорим об этом в свое время, — только и сказала Эсмеральда.
Они прошли вдоль помещения для хищников, украшенного классическими колоннами и плохо сочетающимися с ними железными прутьями. Шесть клеток, обращенных к ним, были длинными и неглубокими, так что животные находились недалеко от проходящих мимо людей. Один из тигров спал, прижавшись к прутьям спиной.
— Он так близко, что можно его потрогать, — заметила Мэри.
Томас обернулся и посмотрел на сестер:
— Не советовал бы.
— Да мы и не собираемся, разумеется, — презрительно отозвалась Элизабет. — Или вы считаете нас дурочками?
Томас предпочел не отвечать на этот вопрос. Они, конечно, беспечные создания. Их не столько воспитывали, сколько баловали. Отцовское равнодушие позволяло матери потакать им во всем.
Они остановились перёд клеткой со львом — любимцем его матери. Здесь она всегда останавливалась в первую очередь. Леди Гамильтон шагнула вперед и окинула взглядом четверых животных. Они развалились на жестком цементном полу, под влажным мехом четко проступали мышцы.
— Львиное логово, — пробормотала Эсмеральда так тихо, что он едва расслышал ее.
— Какие это благородные животные, — сказала его мать. — Такие сильные и смелые.
Конечно, с виду они были сильными, но казались скорее скучающими, чем благородными.
— Как может лев быть смелым, когда он заперт в клетке? — спросил Томас.
— Становится ли человек смелее после того, как он совершает смелый поступок? Или он смел по своему характеру еще до того, как поступок позволил ему это показать? — Ответ Эсмеральды застал его врасплох.
