Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница
«Как он смеет! Это отвратительно! Показывает мне свою бледность – будто нищий, выставляющий напоказ гниющие культяпки! А глаза кричат: „Посмотри, как я похудел!“ И пусть худеет! Пусть истает и исчезнет! Чтобы я больше не видела этого… этого…»
Она кружит по льду, как испуганная птичка, которая вьётся под сводами зала… но в душе её рождается решимость не уступать. Это он должен уйти!
Однако победа даётся ей нелегко, и тонкие лодыжки изнеможённо подрагивают. Она не изменит решения. Если Жак не желает отвязаться от неё, то пусть умрёт! Изгоняя его из жизни, она вновь становится маленькой жестокой королевой, которая правила своим воображаемым народом при помощи яда и кинжала.
На следующий день Минна поднимается так, словно ей предстоит успеть на утренний поезд. Она совершает привычный туалет с поспешной решимостью. Во время завтрака Антуану достаются лишь обрывистые слова, падающие, будто снаряды, на его невинную голову. Притопывая от нетерпения по ковру, она следит за каждым движением мужа: уйдёт ли он наконец?
Он, собственно, и собирается это сделать. Но задерживается возле камина, с тревогой вглядываясь в своё отражение добродушного разбойника, хватает себя обеими руками за бороду:
– Минна, может, мне стоит её сбрить?
Она смотрит на него в течение одной секунды, а затем разражается таким пронзительным и оскорбительным смехом, что Антуану мучительно больно слушать…
Однажды ночью, когда он, торопясь и задыхаясь, стремился овладеть ею, она расхохоталась – совершенно невыносимо! – подобным же образом, ибо резиновая груша электрического звонка у изголовья постели стала биться о стену в ритме некоего эротического метронома… Об этой ужасной ночи и думает Антуан, глядя на Минну. Приступ смеха был таким сильным, что на её светлых ресницах повисли две прозрачные капельки, а углы рта вздрагивали, словно от рыданий…
Их разделяет какая-то плотная стена. Ему хотелось бы сказать: «Не смейся! Будь нежной маленькой девочкой, как это бывает иногда с тобой. Не будь такой лукавой, такой далёкой; прояви снисхождение и забудь о своём превосходстве. Пусть твои бездонные чёрные глаза не осуждают меня! Ты считаешь меня глупым, потому что я сам охотно представляюсь глупцом. Будь моя воля, я бы стал ещё глупее, чтобы безгранично любить тебя, любить без участия рассудка, без этих невыразимых мук, которые ты можешь причинить мне одним лишь презрением или просто скрытностью…»
Но он молчит, продолжая машинально держать себя за бороду обеими руками…
Минна встаёт, пожимая плечами:
– Ну так сбрей бороду! Или не сбривай! Или же сбрей наполовину! Подстригись под льва на манер пуделей! Но сделай хоть что-нибудь и сдвинься с места, потому что нет сил смотреть на тебя, застывшего, будто статуя!
Антуан краснеет. Словно помолодев от унижения, он думает: «Её счастье, что она мне жена. Если бы в этот момент она была всего лишь кузиной, я бы её проучил как следует!» И он направляется к двери, стоически не поцеловав супругу.
Оставшись одна, она бежит к звонку:
– Шляпку, перчатки, живо!
Она нервничает, она летит словно на крыльях… Ах, как прекрасна жизнь, едва лишь на неё упал золотой отблеск опасности! Наконец-то! Одного взгляда на этого маленького, мертвенно-бледного Кудерка, а затем ощущения вялого тепла, вдруг разлившегося по желудку, и этой дрожи в лодыжках оказалось достаточно, чтобы она поняла: это предвестие чего-то гибельного, некой угрозы, которая, быть может, ещё сама не ведает о своём появлении на свет… И эта угроза ощутима настолько, что способна заполнить собой пустыню жизни, способна заменить счастье, любовь – ах, какая восхитительная надежда!.. Она бежит и останавливается только на пороге Ледового дворца, чтобы придать должное выражение лицу и перевести дух… Затем, тщательно подготовив свой выход, она спускается на дорожку, положив ладонь на рукав человека в зелёном облегающем костюме.
– Ах, мой шнурок, простите…
Она наклоняется, открывая взгляду тонкую сухую щиколотку и немножко выше… «Ноги пажа, какое чудо…» Выставив грудь вперёд, она скользит по льду ни на кого не глядя, с улыбкой акробата, совершающего смертельный прыжок. Она знает, что он здесь – стоит, облокотившись об ограждение. Ей нет нужды смотреть на него. Она видит его в собственной душе, она смогла бы заштриховать уверенной рукой все тени, все впадины, появившиеся на этом исхудалом детском лице под влиянием медленно действующего яда. Она скользит в горделиво-лихорадочном возбуждении, с восторгом спрашивая себя: «Если он приблизится ко мне, то поклонится или убьёт?»
Захватывающая игра продолжается. «Я не уйду первой!» – даёт себе клятву Минна, и всё существо её напрягается в ожидании схватки. Каток постепенно заполняется людьми. Многие смотрят на Минну, которая побледнела и слегка задыхается, не теряя при этом присущего ей изящества. А тот по-прежнему стоит у ограждения. На какое-то мгновение она останавливается у кромки дорожки, скрестив руки и держась очень прямо. Он сидит напротив, застыв перед стаканом грога… Она думает, что уже поздно, что Антуан скоро вернётся и будет беспокоиться о ней, она предугадывает засаду у выхода – со слезами и мольбами, скрывающими в себе угрозу…
– Моё почтение, мадам, я сложил бы своё восхищение к вашим ногам, но увы! – мне мешают коньки!
Кто же это заговорил в её грёзах? Минна узнаёт мягкий глухой голос… Она обращает на собеседника сомнамбулический взор, постепенно вспоминая его, словно бы возвращаясь откуда-то издалека…
– Ах, это вы… Здравствуйте, господин Можи.
Он целует руку в перчатке; она изучает его широкий шишковатый лоб, короткий нос, свидетельствующий о вспыльчивости и решимости, голубые глаза, утерявшие прозрачность, и надутый рот толстого ребёнка…
– Вы устали, маленькая мадам?
– Да, немного… Я уже давно катаюсь…
– Эгоистичная юность! Неужели этот маленький Кудерк собирается вальсировать с вами до смерти?
Минна отметает это предположение жестом и словами:
– Я никогда не каталась с господином Кудерком! Можи и бровью не повёл.
– Я об этом знал…
– Да?..
– Разумеется. Просто мне было приятно услышать это от вас. Вы уходите? Разрешите посадить вас в карету?
Она кивает, становится очень любезной – потому что тот рядом. А тот встаёт и кидает на стол несколько монет. Она останавливается, он останавливается… Она пытается определить, какой выход ближе, и видит, что Жак Кудерк одновременно с ней делает три шага налево, затем три направо… Изумительная игра! Словно английская пантомима. У клоунов, которые больше всего забавляют публику, совершенно такой же мучной цвет лица, такие же комично-резкие движения ожившего покойника…
