Александра Соколова - Царский каприз
На мужа у княгини не было никакой надежды: она знала, что получить от него нечего. Но на выручку ей на этот раз, как и всегда, явился ее добрый гений, великий князь Михаил Павлович: он прислал к Софье Карловне своего адъютанта Остен-Сакена объявить ей, что за нею временно оставлена пенсия, которую получала ее мать за заслуги своего мужа.
Слово «временно» уменьшало и цену, и значение этой монаршей милости, но на первое время и это было спасением для медленно выздоравливавшей молодой осиротевшей красавицы.
Оправившись настолько, чтобы принять и лично отблагодарить всех, навещавших ее во время ее тяжкой болезни, княгиня, просматривая оставленные у нее в приемной карточки, остановила свое внимание на несколько раз повторившейся карточке с фамилией, до того времени совершенно неизвестной ей. Это была фамилия флигель-адъютанта Бетанкура, о котором, как она припоминала, она как-то слышала разговор по поводу его назначения, но которого она, сколько ей удалось припомнить, никогда в глаза не видала.
Спрошенная по этому поводу камеристка объяснила княгине, что этот красивый военный господин был тот самый, который привез ее в обмороке с кладбища в день погребения, и прибавила, что он навещал больную и справлялся о ходе болезни усерднее и аккуратнее всех остальных.
Это внимание совершенно чужого ей человека глубоко тронуло княгиню, а воспоминание о том моменте, когда он на краю могилы матери впервые подошел к ней, образовало между ними как будто какую-то тайную связь; вследствие этого Софья Карловна, отбирая карточки тех лиц, которых она желала видеть при первом их посещении, отметила одним из первых и незнакомого ей Бетанкура.
Он явился в числе первых, и впечатление, произведенное им на княгиню, было вполне благоприятно.
Бетанкур не был красавцем в строгом и вульгарном значении этого слова. У него не было той правильности линий, какой отличалось лицо Несвицкого, ни той могучей страсти, какой дышало лицо «цыгана» Ржевского, ни той миловидности, какой улыбалось лицо молоденького Тандрена, но в нем была своя особенная вкрадчивая прелесть, что-то манящее и чарующее, что покоряло ему немало сердец и что не прошло незаметным и для княгини Софьи Карловны.
Она приветливо встретила красивого флигель-адъютанта, пригласила его навещать ее в свободные минуты, не отказалась от его услуг для приискания ей квартиры в Петербурге, и когда он, привезя ей адрес разысканной им квартиры, смеясь, сознался, что последняя в его глазах имеет то достоинство, что помещается очень близко от его дома, княгиня с чарующей улыбкой ответила, что и в ее глазах это — неоспоримое достоинство.
В город княгиня перебралась вскоре, как только ей было решено беспрепятственно выезжать и заниматься делами несложного хозяйства. Несвицкому была заботливо отведена небольшая, но светлая комната от той части квартиры, где помещались личные апартаменты княгини, но он со своим обычным ленивым спокойствием примирился с этим остракизмом и даже бестактно подшутил над своим «вдовством».
Впрочем, дома он бывал все реже и реже и чуть не открыто переехал к Шишкиной, которая все сильнее и сильнее помыкала им и у которой он чуть не на посылках состоял.
Софья Карловна знала обо всем этом; до нее стороной доходили слухи обо всех уклонениях ее мужа от законов света и приличий, но она обращала на все это меньше и меньше внимания.
С переездом в город она чуть не ежедневно навещала могилу матери, и эта близость к дорогой могиле воскресила в ней все горе вечной разлуки, весь непоправимый ужас понесенной потери.
Княгиня, совершенно никуда не выезжавшая по случаю строго соблюдаемого траура, с наступлением зимнего сезона стала изредка принимать у себя гостей, и так как она сама была хорошей музыкантшей, то у нее составлялись маленькие музыкальные вечера, очень охотно посещаемые многими артистами. Круг знакомых княгини был очень тесен и ограничен, и попасть на ее интимные вечера было очень трудно; тем более ценилась возможность проникнуть на них и получить приглашение молодой хозяйки, нелюдимость которой приписывали ее гордости и заносчивости.
Многие, поверхностно посвященные в тайну того интереса, который питал к ней император, и не хотевшие верить в возможность ее упорного отказа от счастья сближения с таким поклонником, как государь Николай Павлович, под рукой распускали слухи, что Несвицкая только притворяется «тихоней» и недоступной, а что на самом деле она пользуется всеми выгодами своего положения.
Иные верили этим рассказам, другие опровергали их, но все сходились на том, что так упорно отказаться от избрания, каким удостоил княгиню император, было невозможно и совершенно невероятно. По крайней мере, до княгини Несвицкой еще никогда не было ни подобного примера, ни подобного отказа.
Перед праздником Пасхи князь Алексей Яковлевич взволнованно почти вбежал в комнату жены и объявил ей, что подал прошение об отпуске и что они на днях уезжают в Москву.
— Надо торопиться, — суетливо прибавил он, — надо к пасхальной заутрене в Москву поспеть.
— Кому? — с недоумением спросила его Софья Карловна. — Ах, я понимаю, что вы собрались в Москву, но, кто еще с вами едет и почему вы говорите «мы», в это вы меня не посвятили.
— Как кто едет?.. Да вы, конечно! — тоном глубокого изумления произнес князь.
Она гордо подняла голову и спросила:
— Кто ж это вам сказал, что я тоже собираюсь в Москву?
— Как «кто сказал»? Я получил письмо от матушки. Она приказала мне непременно приезжать к Пасхе и привезти вас с собой.
— Ваша матушка может приказывать вам все, что ей угодно, и вам делает честь то рабское послушание, с каким вы исполняете ее приказания. Но моя воля ей не подчинена, я в Москву не собиралась и не поеду…
— Как не поедете? — воскликнул князь тоном такого невыразимого удивления, что у Софьи Карловны даже улыбка на лице показалась. — Как не поедете?.. Ведь маман приказала!
— Мне она ровно ничего приказать не может и, наверное, даже не решится.
— Нет, она прямо так и написала, чтобы я вас привез.
— Ну, а вы ответьте ей, что меня «привезти» нельзя, что я могу только сама приехать, если пожелаю этого, но что в данную минуту я такого желания отнюдь не ощущаю…
— Вы и сами с ума сошли, и меня с ума сведете! — почти с отчаянием воскликнул Несвицкий, выбегая из комнаты.
Он успел хорошо понять характер жены и видел, что ни разубедить, ни подчинить ее своей воле ему не удастся; а между тем мысль о том, чтобы не исполнить данного старой княгиней приказания, тоже не умещалась в его немудреной голове.
