Перстенёк с бирюзой - Лариса Шубникова
Девица встала и поклонилась, коса долгая ее свесилась до пола, будто змейка мертвая. Настя лицо удержала, зная, что слезами своими только горше сделает.
– Я б тесьмы взяла, – Ульяна потянула моток. – Экая затейливая. Кто наставлял тебя?
– Большуха Лукина пестовала, – голос у девицы тихий, будто сухой. – Вторым годом померла, животом мучилась.
– Такую мастерицу, пожалуй, и в княжьем городище приветят. Есть у меня знакомица одна из тамошней слободки. Хорошая женщина, добрая. С братом живет. Вдовец он бездетный. Домок справный, подворье крепкое. Так вот знакомица девок учит кружева плесть. Ты, Глаша, поехала бы, науку переняла. А я уж расстараюсь, серебрушек дам на житье. Боярин Норов просил за тебя, разумеешь? – Ульяна бровь изогнула.
Хозяйка тихонько охнула и за горло схватилась тонкой рукой, вслед за ней дочка затряслась.
– Ну, будет вам, – боярыня не дала крику взрасти. – Утресь весточку ей послала, дён через десяток ответ получу. Ты, красавица, в дорогу собирайся, готовься. Поучишься годок, другой, возвращайся, если будет охота. А нет, так там и осядешь, чай, такой девке женишка сыскать, только свистнуть. Приданым Норов не обидит.
Пока мать с дочерью охали, плакали, Настасья стояла ни жива, ни мертва. Подумалось, что боярин Вадим девицу обидел, а теперь откупается, серебром платит. А уж когда размыслила, поняла – отсылают Глашу из-за нее. Норов наигрался девушкой и бросил, а она, Настасья, своего часа ждать станет.
Едва не задохнулась боярышня: светелка тесная, стены давят. Протянула руку к горлу и рванула ворот нарядного богатого летника. Сердчишко застучало громко, кровь в голову кинулась!
– Тётенька, на улице тебя обожду, – кивнула наскоро хозяевам и кинулась по сеням во двор.
Себя не помня соскочила с приступок и бегом до ворот. А в проулке-то не легче: тесно, темно. С того и закружилась головушка, перед глазами круги мутные запрыгали, а ноги сами собой понесли на простор уличный.
– Батюшки, Настасья Петровна, куда ж ты? – Крепкая рука удержала за плечо. – Ты откуль такая бледная? Напугал кто?
Настя оглянулась и увидала Ольгу:
– Здрава будь, Ольга Харальдовна, – Настасья вздохнула легче на широкой улице. – К Гуляевым ходили за кружевом.
– И что? Такое страшное, что ты сломя голову несешься? – Ольга глядела неотрывно.
– Нет, что ты, – Настя поднесла руку ко лбу. – Тесно там, того и страшусь. С детства.
– Все бояре чуть с придурью. Помню, была в княжьем городище, так там боярыня одна сомлела, когда увидала кровищу у парня. Тот по сопатке схлопотал в шутейной драке, – Ольга усмехнулась. – Чего ж ты в тесноту потащилась?
– Тётенька повела.
– Все за тёткой ходишь? Уряд блюдешь? Говорила тебе, сыщи в себе бо ярое, инако всю жизнь станешь плясать под чужую дудку. Себя учись беречь, о себе думать. Охота тебе в тесной крепости жизнь свою прожить, ежели задыхаешься? Сколь мест на свете просторных, а ты тут застряла. Хотя куда уж тебе, нежной от тётки? Сначала она будет за тебя жить, потом муж, – Ольга подбоченилась, мол, боярское племя не чета ей, вольной.
– Учили так, иной жизни не ведаю, – Настя силилась улыбнуться.
– Эх ты, сердешная, – Ольга брови изогнула жалостливо. – Где ж улыбка твоя светлая? Потеряла? Изжила?
Настя с ответом не нашлась, чуя, что правда за Ольгой, что жизнь ее сиротская еще горше сделалась. Кивнула боярышня, прощаясь и пошла навстречу Зинке, что выскочила из проулка и бросилась к ней.
– Настасья Петровна, тётенька ищет, – девка потянула за собой в тесноту.
Настя себя перемогла и шла покорно, а вот в душе росло горячее и недоброе. И не понять с чего? С Ольгиных ли слов иль со своей думки, что легла и на сердце, и на ум.
До боярских хором шли молча, оглядывая голубенькое небо, да травку тоненькую, что взошла под заборами по теплу, обещая вырасти вскоре. Вот так и думка Настина проклюнулась и взросла, терзала боярышню, но и понукала сделать то, о чем думалось.
На подворье Настя, сжав кулаки, оглядывалась по сторонам искала Алексея. Тот и не промедлил, показался у ворот и принялся взглядом жечь. Настя и глаз-то не отвела, а проходя мимо пригожего, шепнула:
– Как стемнеет, приходи под окошко. Ложня у меня теперь другая, сыщешь?
– Сыщу, любая, – блеснул белозубой улыбкой и подался от боярышни.
После Настасья метнулась в хоромы, заперлась в ложнице своей просторной и упала на лавку. Сама пугалась своей смелости, а пуще того, что не размыслила как должно, а сгоряча все и порешила.
– Ничего, это ничего, – шептала, сама себя утешала. – Отец Илларион писал, что в гости ждет, так чего же не поехать? Алёша отвезет, ведь обещался… – но тревога не уходила, царапала больно.
Боялась Настя и тётки своей, и боярина Вадима. А как иначе? Ульяна не пустит, Норов – и подавно. Сказать загодя, что едет в княжье городище? Так запрут, привяжут, а вот ежели уехать, а с дороги весть прислать, то тут совсем иное дело. Ведь не куда-нибудь бросилась, а к святому отцу, какого знала сызмальства. Да и Богу то угодно – при церкви жить, просветления искать.
– А ну как догонят? Вернут? – Настя слез не лила, чуяла за собой правду.
Нынче за себя саму ратилась так, как умела и ровно столь, сколь могла. Девке многое не по силам, но уж на моленье поехать, тут никто слова не скажет и не осудит.
– Алёша свезёт, слово дал. Супротив боярина не побоится встать, – шептала. – А где ж деньгу взять? Путь-то неблизкий. И Алёше урон… – кулачки сжала накрепко, аж пальцы побелели. – Загублю его, ведь обратно вернуться не посмеет. Чем жить станет и где?
Голову опустила и поглядела на перстенёк свой небогатый. Знала, что больших денег за него не дадут, но все ж хватит ненадолго и на хлеб, и на кров, и на Алёшино житье по первому времени.
О себе Настя и не думала, знала, что отец Илларион в беде не оставит, да и защитит ее, сироту, от напасти, что явилась к ней в облике боярина Норова. Одно тревожило – тётка Ульяна. Можно было б и ей пожалиться, та бы в беде не кинула, но уж больно отрадно было видеть счастливое ее лицо. Ведь хорошо
