Янтарный след - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– И который не ужаснулся бы… твоей жестокой власти?
– И твоему коварству заодно. Видишь, я готов с тобой поделиться всем, что только у меня есть хорошего. И ты несправедливо поступаешь, что… не хочешь разделить со мной…
«Лежанку», – подумала я.
– Мою власть и славу.
– Мне приходится делить с тобой мою власть. Как одинокому путнику приходится делить свое имущество с грабителем.
– Но если все равно приходится, не лучше ли покориться, и тогда нам всем будет хорошо? – Он взглянул на меня так, будто любовно упрекал в неразумии.
– Поклянись… – с колебанием ответила я, не зная, стоит ли ему верить, – что вернешь мне пояс, если я сделаю то, чего ты желаешь…
– Для меня? – Он в ожидании подался вперед.
В его глазах заблестела надежда. Он уже забыл о тех несчастных, которых обрек на вечную славу. Сколько власти и славы не забери, от себя не уйдешь. Он – из рода великанов, а великаны не могут не желать меня, моего живоносного тепла. И как они не могут не стремиться ко мне, так я не могу желать их в ответ. Мы как вода и огонь – от нашего слияния мы оба изойдем на пар и сгинем.
– Для Хедина и Хёгни.
Он откинулся на спинку, с разочарованием, даже обидой на лице.
И как они все не видят, что кое в чем он, великий Всеотец, обладатель тысячи ликов и имен, недалеко ушел от ребенка?
– Ты ведь этого хотел?
Он помедлил, справляясь с собой, потом медленно повернул ко мне лицо.
Он не сказал ни слова, но правый глаз его вдруг исчез, оставив черную дыру – бездонную и безграничную, как бездна.
«Клянусь моим отданным глазом», – вот что это означало. А его второй глаз, тот глаз, которого у него больше нет, если подумать, одна из самых дорогих вещей во вселенной. С него началось умение мыслить. Для всех, даже для меня, хотя я не так-то хорошо этим умением владею.
– Договорились, – только и сказала я.
Мне не нужно клясться. Я слишком высоко ценю свою достоинство, чтобы лгать. И он об этом знает.
Я повернулась и пошла прочь.
– Фрейя! – раздалось за моей спиной.
Зачем-то я повернулась. В голосе его слышалось искреннее чувство – я не верю ему, но он порой так хорошо притворяется, что красота этого притворства почти заменяет правду.
– Но ведь я… И ты сама обретаешь вечную славу благодаря мне, – сказал он, будто подносил подарок. – Если бы не я, у тебя бы не было даже имени, так у твоих бесчисленных дис. О тебе было бы нечего рассказать – ни ванам, ни асам, ни людям. А теперь каждый дверг не спит ночами, изобретая разные искусные поделки и надеясь, что они тебе понравятся и ты наградишь его так же, как тех четверых…
– Чего на самом деле не было.
– Но если бы они в это не верили, на свете было бы гораздо меньше сокровищ.
Я отвернулась и вышла за дверь. Вернусь сюда только в то день, когда смогу забрать мой пояс. И нужно спешить. Всякий день где-то заканчивается срок ожидания и женщина вскрикивает, ощутив первый позыв будущих схваток…
* * *
Средний Мир, Восточное море, Дневной остров
Проснувшись, Снефрид прекрасно помнила свой сон. Бывает, что во сне переживаешь целую сагу, и кажется, что все в ней четко и крепко связано, но как проснешься – связи и образы тают. Она же могла бы рассказать обо всем увиденном. У Фреий тоже однажды украли ее пояс с «камнями жизни». Сделал это Локи, подученный Одином, который хотел вынудить ее поступить по его воле, поссорить двух прославленных конунгов, которые были не только друзьями, но и побратимами. Осознав это, Снефрид не на шутку испугалась. Фрейя не случайно именно сейчас рассказала ей о том деле – у нее, Снефрид, тоже вчера попал пояс с дивокамнем. Означает ли это, что его украли? Скорее всего, да. И что будет дальше? Что потребуют с нее похитители за возвращение пояса?
От беспокойства не в силах больше лежать, Снефрид, натянув башмаки и кафтан, выбралась из шатра. Но снаружи ничто ее не порадовало: за ночь погода не улучшилась, небо не прояснилось, напротив – шел мелкий дождь. Прохладный воздух был напоен свежестью влаги настолько, что казалось, его можно зачерпнуть ковшом и выпить. Морские великанши все так же плели пенную сеть и рвали ее, недовольные своей работой. Три больших корабля покачивались у причала, будто три привязанных дракона, жаждущих вырваться и уплыть на волю. Дозорные пытались разжечь костер поярче, ветром несло клубы серого дыма.
Как и вчера, время среди знобкого ненастья тянулось бесконечно. Но нельзя же спать круглые сутки, тем более на жестком ложе из овчин, брошенных на каменистую землю! Те люди из корабельных дружин, у кого не было шатров, ушли под защиту ближайших зарослей и там сделали себе шалаши: на кораблях слишком качало. Над кострами висели котлы с похлебкой из толченого ячменя и остатками вчерашнего барана, но под ветром кипение то и дело пропадало. Снефрид сидела у костра, но лишь иногда, когда ветер дул в ее сторону, вместе с дымом на нее веяло рваными волнами тепла. Казалось, она срослась с плащом, как с собственной шкурой, и не верилось, что когда-нибудь можно будет обходиться без него.
В двух других станах – у Хлёдвира и Кетиля – дела шли примерно так же, люди бродили туда-сюда, кто по разной надобности, кто просто от скуки. Кто-то под навесом из паруса играл в кости на щите, и Снефрид поглядывала туда краем глаза, вспоминая Ульвара. Он с детства был привержен этой забаве, она-то и навлекла на них все трудности. Если бы он не проиграл на Готланде весь груз пушнины стоимостью в три с лишним сотни серебра, который принадлежал ему только на треть, ему не пришлось бы скрываться, идти в сарацинский поход, в котором он пробыл три года, а потом поселяться в Меренланде – на самой границе Утгарда. Не возьми Ульвар в тот далекий
