Вера Копейко - Золотой песок для любимого

– Дядюшка попросит их у нее,– не удержалась Шурочка. Голос при этом прозвучал не без ехидства. – А вы можете попросить у нее лихачей?

Он хмыкнул.

– Она знает сама, что лучше для юных девушек в далеком путешествии.

Шурочка и Варя поднялись в мансарду. Он слышал их смех, потом долетели звуки музыки.

Михаил Александрович чувствовал себя странно. Как будто его мучила жажда. Он попросил принести ему чаю. Выпил два стакана. Но огонь внутри не утолил. Пожар разгорался. Но он видел синее пламя. Разве бывают такие синие глаза, как у Вари? Почему он раньше не заметил их цвет?

Он не мог сидеть, ему было неловко. Он встал, подошел к окну, распахнул створку. Тишина в переулке, только шелест ветра в листве лип. Галактионов открыл рот и протолкнул в легкие большой глоток воздуха.

Его мучит жажда особенного свойства, понимал он. Не воды. Женщины. Да, да, жажда женщины томит его. Наконец-то он понял, какой именно. Юной. Вот такой, как Варя.

Он схватился руками за голову и сжал что было сил. О чем ты, старый глупец! Твои девушки давно бабушки. Елизавета Степановна – вот твоя девушка. Разве не на ней ты собрался жениться?

Он поморщился. Последний обед у нее дался ему с трудом. Галактионов чувствовал, что она ждала от него шага, он знал какого. Но не мог сделать его. Ловил каждую мелочь, которая колола глаза, а потом всаживал ее себе в сердце, чтобы и ему было больно. Вот тебе, вот!

Чужая. Вся чужая. Из чужой жизни. Но жаждущая познать иную жизнь, переменить кожу, как меняет ее ящерица. А он для нее должен стать волшебной палочкой, которая прикоснется к ней и – Елизавета Степановна Кардакова станет носить иную фамилию, старинную барскую – Галактионова. Вот и все.

А Шурочка? Она должна ради этого свою фамилию – Волковысская – поменять на Кардакову?

Ох нет! – все воспротивилось в Михаиле Александровиче.

Но как поступить? Он морщился, он тер переносицу. Ведь все оговорено. Хотя дата не назначена. Елизавета Степановна готова погасить векселя, чтобы вложить деньги в простынное производство, которое он затеял с английскими компаньонами вдобавок к бельевому. Он, по сути, сам капиталист. Но… барин.

А коли барин, то, стало быть, и хозяин. Самому себе – точно. «Если так, – скомандовал он, – немедленно за стол. Читать чужие мысли, чтобы придавить свои».

Он сел за письменный стол, открыл старинный журнал, который купил на Никольской. Он часто заезжал туда по старой памяти. Там на него нисходила странная благодатная тишина.

На Никольской спокон веку торговали книгами. Студентом он не вылезал из книжных лавок, было время – даже переводил с английского и французского по заказу хозяина, а тот платил ему. За одну книжку семь рублей.

Он усмехнулся – какие деньги!

Михаил Александрович листал журнал, пробегая по страницам. Ого. Не иначе как гадание. Ну-ка, ну-ка!

«Кто носит при себе ласточкино сердце, того все любят. А кто его съест в меду, тот никогда ничего не забывает».

Хитро, только ласточку жаль. Темная головка, стройное тельце. На Варю похожа… Да неужели! – посмеялся он над собой. А что, тоже, как ласточка, собралась в дальнюю дорогу…

Та-ак, а вот еще один бесценный совет предков: «Возьми сердце ласки, засуши, положи в рот и поцелуй ту, которую хотел бы влюбить в себя».

Он рассмеялся. А Шурочка похожа на ласку. Такая же пронырливая и быстрая.

Нет, не годятся старые рецепты в новой жизни. А это значит – сам думай, как тебе поступить.

14

Михаил Александрович испытывал удовольствие от собственной тайны. Да тайна-то какая: он – невидимка. Шутит? Да ничуть. На самом деле, смотрит на прелестных, хорошо одетых дам и видит, что у них под платьем.

Игра воображения, которая подогревается зрелищем сокровищ картинных галерей мира? Опять же нет. Он видит не нагое тело, а то, что между телом и платьем. То, на что в общем-то не падко мужское воображение. Разве что какие-то особо устроенные мужчины, для которых женское белье – фетиш. Из тех, кто на память о возлюбленной носит при себе какую-нибудь интимную деталь… Из шелка, с кружевами…

Бывает, на вечеринке, среди друзей, кто-то не слишком умеренный в питии начнет упрекать, мол, почему ты, Галактионов, до сих пор холост?

Он с полным правом на то отшучивается:

– Для чего, друг? У меня и так настоящий гарем. Сотни жен.

– Докажи! – требует настойчивый.

– Если угодно, – снова шутит Галактионов. – Скажи мне, кто, кроме мужа, помнит, что у жены под платьем?

– Ах, негодник! Вы послушайте его, господа! Ну и кто, кроме любовника? Ты хочешь сказать, что…

– Я настаиваю на двух позициях: помнит, а не знает. Это первая. Вторая – под платьем. Значит, между телом и платьем…

– Какие нюансы… – взрывается мужской хор.

Но Галактионов продолжает, ничуть не смутившись:

– Только муж способен сказать, какие панталоны на его жене. Какими кружевами отделана нижняя рубашка. Я тоже могу сказать об этом с возмутительной точностью. Стало быть, я кто сотням женщин?

Мужчины смеялись:

– Ах ты, восточный паша, Галактионов! Вот почему ты так любишь путешествовать!

А Михаил Александрович смеялся про себя. Кроме мужа, все о женском белье знает поставщик такого белья.

В свое время Михаил Александрович Галактионов небольшие средства вложил в производство женского белья в небольшую лондонскую фирму. Это произошло во время службы при русском посольстве. Нельзя сказать, что его должность была такова, что ее следовало произносить громко и четко. Нет, он выделял отчетливо главное – дипломатическая служба.

Но Галактионов понял давно – верно сказано: не место красит человека, а человек место. С ним случилось именно так. На сторонний взгляд он оказался интереснее своего места – его заметили люди из одного сообщества. Его название не произносили в полный голос, но не по причине малозначительности, а по иной, по которой и сегодня не слишком громко произносят: сообщество тайное.

На собрание в город Бат, в тот самый, куда он позднее привез учиться Шурочку, его пригласил Игнатов, старший по должности. Бат избран был не случайно, поскольку в нем сохранились остатки не только римских бань. В городе веками витал дух рыцарского ордена, который материализовался в нечто подобное историческому обществу. Михаилу Александровичу всегда нравилась такая жизнь, в которой есть игра. Не карточная. Она для него чрезмерно материалистична. За что, кстати, любил эту игру Волковысский, Шурочкин отец. И за что не любил Волковысского Михаил Александрович. Он видел для своей сестры иного мужа, похожего на него самого…

К тому же во времена, пришедшиеся на раннюю молодость Галактионова, слово «игра» было на слуху. Правда, чаще всего оно имело отношение к азартным забавам. Так случается, когда в обществе наступает затишье после бури. Напряженные нервы протестуют против покоя, человеку становится скучно, он жаждет взбодриться.