Виктория Холт - Римский карнавал
— Я не думала, как меня могут использовать. Я думаю о том, как использовали тебя, брат мой, в этом мире. И я не могу выносить саму мысль о том, что между тобой и отцом установятся недобрые отношения. Чезаре, о мой дорогой брат, ты говоришь об убийстве!
Чезаре громко рассмеялся. Потом стал нежен.
— Оставь свои страхи, детка. Я не убью его. Это было бы безумство. Ведь от него зависит наше благосостояние.
— Не забывай об этом, Чезаре. Не забывай.
— Я бываю преисполнен ярости, но не глупости, — ответил он. — Я отомщу за себя иначе. Наш отец настаивает на моем служении церкви, а я буду доказывать ему, что совершенно не гожусь для этого. Именно поэтому я показываюсь на улицах в обществе своей рыжеволосой куртизанки — в надежде заставить отца понять, что я не могу вести образ жизни, на котором он настаивает.
— А что за слухи насчет твоей женитьбы на принцессе Арагонской?
— Слухи, — ответил он уставшим голосом, — и ничего больше.
— Но отец какое-то время, казалось, обдумывал эту возможность.
— Это был дипломатический ход, детка. Неаполь предложил этот брак, чтобы встревожить мианских Сфорца, и наш отец решил одобрить его по политическим мотивам.
— Но он с таким радушием принял послов, и все знали, что они прибыли к нам, чтобы обсудить возможный брак между тобой и принцессой.
— Дипломатия. Дипломатия! Не трать времени зря на мысли об этом. Как я. У меня одна надежда — показать отцу, насколько я не подхожу церкви, или же силой заставить его дать мне свободу. Отец намеревается сделать меня кардиналом.
— Кардиналом, Чезаре! Это и есть причина твоего гнева. — Лукреция тряхнула головой. — Я вспоминаю тех, кто приносит подарки мне и Джулии, потому что надеются, что мы повлияем на отца, и он даст им кардинальские шапки. А ты… тот, на которого он сам хочет возложить ее… сопротивляешься. Как непонятна жизнь! Чезаре стоял, сжимая и разжимая кулаки.
— Боюсь, что когда я окажусь в одеждах кардинала, то у меня не будет возможности изменить свою судьбу.
— Чезаре, брат мой, ты добьешься своего.
— Я решил, — сообщил папа, — что ты должен стать кардиналом.
Чезаре хотел еще раз обсудить вопрос о своем будущем, поэтому он настоял на том, чтобы при разговоре с отцом присутствовала Лукреция: он чувствовал, что сестра должна смягчить отца.
— Отец, я умоляю тебя разрешить мне оставить службу церкви, прежде чем ты совершишь этот шаг.
— Чезаре, ты что, глупец? Кто в Риме отказался бы от подобной чести?
— Я не кто-то другой, я — это я. Я отказываюсь… от этой сомнительной чести.
— Ты смог сказать это перед Всевышним! Чезаре нетерпеливо тряхнул головой:
— Отец, ты знаешь, ведь правда, что когда я стану кардиналом, будет намного труднее освободить меня от клятвы?
— Сын мой, речь не идет о том, чтобы освободить тебя от клятвы. Давай больше не касаться этого вопроса. Лукреция, любовь моя, принеси свою лютню. Мне хочется послушать, как ты поешь новую песенку Серафино.
— Хорошо, отец.
Но Чезаре не согласился слушать пение сестры, и хотя папа смотрел на сына с мягким упреком в глазах, продолжил:
— Ты не сможешь заставить меня стать кардиналом, отец, — сказал он, и в его голосе слышалось торжество. — Я твой сын, но сын незаконный, а как ты знаешь, ни один человек не может приняв этот сан, если он незаконнорожденный.
Папа отмахнулся от этого довода, словно это был всего незначительный повод для недовольства.
— Теперь я понимаю твое нетерпение, сын. Именно по этой причине ты упорствовал. Надо было высказать свои опасения раньше.
— Отец, ты видишь, твое намерение невыполнимо.
— Ты… Борджиа не может говорить о невыполнимом! Ерунда, мой дорогой мальчик, все выполнимо. Небольшая сложность, полагаю; но не беспокойся, я обдумал и такую возможность.
— Отец, я молю выслушать меня.
— Я бы предпочел послушать пение Лукреции.
— Ты выслушаешь меня, ты выслушаешь! — пронзительно закричал Чезаре. Лукреция задрожала от ужаса. Она слышала, что он кричал так и раньше, но никогда он не вел себя подобным образом при отце.
— Думаю, ты просто переутомился, — холодно сказал Александр. — Все из-за прогулок на солнце в компании, которая не подходит тебе. Я предлагаю тебе воздержаться от подобных поступков, уверяю тебя, твое недостойное поведение, мой дорогой мальчик, крайне огорчает тех, кто любит тебя, но еще больший вред оно может причинить тебе самому.
Чезаре стоял, кусая губы, сжимая и разжимая кулаки.
Был момент, когда Лукреция замерла от ужаса — ей показалось, что брат сейчас ударит отца. Папа сидел, снисходительно улыбаясь, отказываясь признать, что это противоречие — главное между ними.
Потом Чезаре, казалось, сумел взять себя в руки; он с достоинством поклонился и тихо сказал:
— Отец, я всем своим существом хочу избавиться от духовного звания — Вопрос решен, сын мой, — мягко ответил Александр.
Чезаре ушел, а Лукреция печально смотрела ему вслед.
Потом, сидя на скамеечке у ног отца, она почувствовала, как его рука коснулась ее головы.
— Начинай, дорогая, песню! Приятно послушать ее из твоих прекрасных уст.
Она запела, а отец гладил ее по золотым волосам, оба на время забыли о неприятной сцене с Чезаре; и дочь, и отец считали, что очень несложно позабыть о чем-то, если находили это удобным.
В личных апартаментах папы сидели кардиналы Паллавичини и Орсини.
— Простое дело, — начал Александр, добродушно улыбаясь. — Я уверен, что оно не представит для вас никакой сложности… небольшая формальность — доказать, что юноша, известный под именем Борджиа, законнорожденный.
Кардиналы не сумели скрыть своего изумления — ведь папа тем самым открыто признавал Чезаре своим сыном.
— Но, святой отец, это совершенно невозможно.
— Как так? — спросил папа с вежливым удивлением.
Орсини и Паллавичини переглянулись с недоумением.
Потом заговорил Орсини:
— Святой отец, если Чезаре Борджиа — ваш сын, как же он тогда может быть законнорожденным?
Александр с улыбкой смотрел то на одного, то на другого, словно оба были маленькими детьми.
— Чезаре Борджиа — сын Ваноцци Катани, римлянки. Во время рождения ребенка она была замужней женщиной. Это доказывает, что Чезаре законнорожденный. Ведь если ребенок рожден в браке, он — законнорожденный, разве не так?
— Ваше святейшество, — пробормотал Паллавичини, — мы не знали, что госпожа была замужем во время рождения ребенка. Все считали, что она вступила в брак после рождения дочери Лукреции, именно тогда она вышла замуж за Джордже Кроче.
— Верно, она стала женой Кроче после рождения Лукреции, но она и до того была замужем. Ее мужем был некий Доменико д'Ариньяно, чиновник.
