Анри де Ренье - Полуночная свадьба
Де Серпиньи, который всегда чутко прислушивался к тому, что говорилось о нем, скоро уловил распространяемый слух и, поразмыслив, заподозрил Дюмона.
Он располагал безошибочным средством, чтобы заставить Дюмона замолчать. Дюмон не отличался храбростью. К несчастью, Серпиньи тоже. Живи он во времена славного капитана Люка де Серпиньи, Дюмон сильно бы рисковал разделить участь гугенотского капитана. Де Серпиньи же умел стрелять только в спину. Стреляться лицом к лицу у него выходило хуже. Он сохранил об одной дуэли, состоявшейся несколько лет тому назад, очень тяжелое воспоминание. Де Серпиньи рассердился на острую шутку, за которую шутник, некий г-н де ла Гареннери, ни за что не хотел извиняться. Г-н де Серпиньи со всей отчетливостью помнил подробности встречи, траву лужайки, маленькую сосенку, чувство страха, заставившее все его тело покрыться потом, и двойной выстрел, после которого оба противника остались невредимы, но де Серпиньи решил никогда больше не подвергать свое мужество такому испытанию. И теперь он вынужден искать другой способ воздействия на противника. Он не нашел ничего лучшего, как написать Дюмону. В письме он объяснил, что бюро времен Людовика XVI продано им за тридцать тысяч франков, из которых двенадцать тысяч он предоставляет в его распоряжение, не желая присваивать себе целиком всю прибыль от продажи. Вещь дорогая, и он, Серпиньи, сделал ее исторической. Добрый янки, купивший бюро и отправивший его в Чикаго, твердо верил, что увозит с собой подлинное бюро Серпиньи, посланника регента, которое с тех времен никогда не выходило из рук семьи. Дюмон положил деньги в карман и больше не раскрывал рта.
Однако слухи продолжали потихоньку распространяться. Серпиньи, встревоженный и раздраженный, обдумывал, как бы отвлечь внимание. Ему пришла в голову мысль о большом празднестве, которое могла бы устроить в его честь в Лувесьене г-жа де Бокенкур. Праздник будет своего рода освящением его мастерской, называемой им торжественно Домом огня. Г-н де Бокенкур охотно поддержал его план. Слухи по поводу него и его невестки досадным образом упорно держались. Поговаривали о скандале. Надо как-то прекратить всякие шушуканья. Решили устроить грандиозные гулянья с иллюминацией и фейерверком. Серпиньи предложил провести лотерею, предметы для которой доставит Дом огня. Он усматривал помимо прочего приятную возможность поживиться, продав г-же де Бокенкур по высокой цене вещи, которые послужат выигрышами.
Де Серпиньи попросил молодого Вильрейля сделать для лотереи образцы. Вильрейль ревниво оберегал все, что выходило из его печей, привнося в работу свое высокое мастерство и душу. Кончив работу, он проводил долгие часы в созерцании созданного им предмета, влюбленно поглаживая его рукой. Когда он оставался один, он громко с ним разговаривал, как-то странно и задумчиво глядя на него.
Празднество состоялось 5 июня. Обед сервировали на маленьких столиках в ожидании наступления темноты и начала представления. Буапрео вызвался руководить увеселениями. М-ль Вольнэ из Большой оперы исполнила с г-ном Гатра сцену огня из «Валькирии», а м-ль Кингби — античные танцы.
В последние дни перед праздником де Серпиньи разрывался на части. Он организовал рекламу в газетах с сообщением о празднестве. В статьях превозносился Дом огня, произведения которого столь высокохудожественны, что они будут демонстрироваться на выставке будущего года. В то же время де Серпиньи делал последние попытки овладеть кошельком де Гангсдорфа. Барон ускользал. Он утешался после неудавшейся женитьбы, тратя деньги на женщин. Доставшаяся ему после Филиппа ле Ардуа и толстого Бокенкура м-ль Вольнэ стоила ему не только больших денег, но и сил. Он засыпал от усталости, но на праздник поехал.
Баронесса де Витри тоже приехала вместе с дочерью, поправившейся после лихорадки, и Франсуазой, которой она предложила место в своей карете. Франсуаза не хотела ехать в одной карете с де Витри, но г-жа Бриньян настояла, рассчитывая остаться наедине с Антуаном де Пюифоном в одной из тех милых кареток, которые она так любила.
Франсуаза неловко себя чувствовала в старинном и просторном экипаже баронессы. Во время поездки Викторина волновалась. Ее одели в отвратительное платье, отделанное внизу отвратительными кружевами, которые она оторвала в дороге ногтями и, свернув в клубок, спрятала под подушку. Г-жа де Витри распространялась о достоинствах Бокенкуров, все время трогая пальцем свою только что облупившуюся щеку. Ничего не могло быть, по ее словам, трогательнее верной привязанности Бокенкура к его невестке. Она не уставала восхвалять, как они взаимно друг друга утешают, он ее — в утрате мужа, она его — в смерти брата. Франсуаза старалась сохранять молчание. Викторина с насмешливым видом кусала свои тонкие губы и едва удерживалась, чтобы не расхохотаться.
Г-н де Серпиньи встречал приглашенных вместе с г-ном и г-жою де Бокенкур. Маркиз поспешил навстречу г-же де Витри и ее дочери. Серпиньи церемонно раскланялся с девицей де Клере.
— Вы найдете здесь друзей, сударыня. Г-н ле Ардуа тоже приехал. Сегодня будет танцевать м-ль Кингби, — известил он.
М-ль Кингби была сейчас любовницей ле Ардуа.
— Я буду очень рада посмотреть на м-ль Кингби; говорят, она очаровательна, — заметила Франсуаза и уже хотела отойти, когда услышала, как г-н де Серпиньи громко возвестил:
— А вот и милейшая г-жа Бриньян!
Г-жа Бриньян выходила из закрытой кареты с г-ном Антуаном де Пюифоном, красивая и веселая, вся в розовом. Ее крашеные волосы совсем растрепались, нарушив прическу. Г-н де Пюифон незаметно вытирал рисовую пудру, выбелившую отвороты его фрака.
Франсуаза, опустив голову, направилась одна по лужайке. Мягкая, пахучая трава сладко пахла примятой зеленью. Стоял теплый и тихий конец летнего дня. Благоухание природы сливалось с ароматом духов. Цветочные и лиственные гирлянды обрамляли окна дома. Он выходил фасадом на широкий склон, покрытый газоном и окаймленный аллеями подстриженных грабин. В конце его возвышался импровизированный театр, где сначала должна разыгрываться лотерея.
Сад уже наполнился людьми и звуками приглушенной музыки. Г-н де Бокенкур составил оркестр на старинный лад, из скрипок и гобоев, которые наигрывали небольшие старомодные пьески. Группы образовывались и распадались. Нежные оттенки светлых женских платьев перемешивались между собой. Слышался смех, воздушный шорох листвы, шум колес и звяканье удил, а по временам — манерный и пронзительный фальцет г-на де Серпиньи, продолжавшего встречать любезностями вновь прибывающих.
