Анна Годберзен - Слухи

— Что Элизабет жива.

Пенелопу удивило, какое удовольствие доставила ей эта фраза. Левый глаз Генри дернулся, и он невольно сжал Пенелопу — правда, ему удалось не прерывать танец, он лишь ускорил темп.

— О чем ты говоришь?

— Она инсценировала свою смерть, чтобы не выходить за тебя замуж.

Теперь Пенелопа улыбалась своей ослепительной улыбкой. Они так быстро неслись в танце, что чуть не сбили с ног Аделаиду Уэсмор и Реджиса Дойля.

— Я помогла.

— Ты… Где она?

Глаза Генри были широко открыты, в них пылал огонь.

— В Калифорнии. Кажется, она вовсе не была в тебя влюблена, Генри. Наверное, она могла бы…

— Ты хочешь сказать, что она не падала в реку? — перебил ее Генри.

Он часто моргал, и вид у него был преглупый. Пенелопа медленно, кивнула, вполне удовлетворенная. «Ну вот, — подумала она. — Я его действительно поразила…»

— Ты хочешь сказать, что у нее все в порядке?

— Да. Она…

Но если Генри и заметил, что тон у Пенелопы стал раздраженным, у него не было времени, чтобы это показать. Ему было не до того. Унылое выражение его лица, с которым он ходил несколько месяцев, исчезло, в глазах появился прежний шаловливый блеск. Он перестал танцевать и отпустил ее, и, к великому ужасу Пенелопы, все в зале тоже остановились, чтобы лучше наблюдать за происходящим. Генри мимолетно взглянул на другие пары, даже не пряча широкую улыбку. Взяв Пенелопу за руку, он поцеловал ее.

— Я нужен в другом месте… — вот все, что он сказал в оправдание, и поспешно вышел из комнаты.

— О, — сказала Аделаида, которую все еще держал за руку ее партнер, мистер Дойль. — Надеюсь, с ним все в порядке.

Но по взгляду, которым она его проводила, было видно, что ее больше огорчает потерянный шанс сегодня вечером потанцевать с сыном хозяина дома.

Темные ресницы Пенелопы затрепетали, и она разозлилась не на шутку. Вокруг нее стояли люди, с усмешкой смотревшие на нее. В воздухе еще остался запах любимого одеколона Генри, его сигарет и коньяка, и она еще чувствовала его руку на своей талии. Но острее всего было чувство унижения оттого, что ее бросили посреди танцевального зала, среди тех, кто ниже ее, на руинах ее великого плана.

20

«Качества, необходимые идеальной невесте, многочисленны: ее внешность, ее манеры, деньги ее отца, семья ее матери — все играет свою роль. Но, конечно, все это бесполезно, если в ней нет ауры чистоты, окружающей самых желанных дебютанток.»

За стенами особняка Скуимейкеров на Пятой авеню пошел снег. Было теплее, чем ожидал Генри, мягкие снежинки таяли, опускаясь ему на нос. Тротуар покрылся белым кружевом, на котором Генри оставлял темные следы. В считанные минуты мир изменился. Теперь он знал, что последний, ясный взгляд его невесты означал, что она выбрала не смерть, а другую жизнь, благодаря чему ее маленькая сестричка сможет быть с тем, кого любит. Избавившись от поджидавших кучеров, гревшихся, прихлебывая из фляжек, он направился в Грэмерси-парк, № 17. Для него это раньше был дом Элизабет, куда он вначале брел из чувства долга, а позже — с тяжелым чувством вины. А еще раньше это просто была одна из вех Старого Нью-Йорка, знатные семьи которого все больше устаревали с каждым днем. Но в этот вечер четверга для Генри это был только дом Дианы. Все комнаты, кроме ее собственной, могли бы сгореть — ему было все равно.

Тяжелое чувство, с которым он прожил так долго, исчезло. Это чувство было вызвано тем, что Элизабет мертва, что это его вина, что юность такая хрупкая и что он не может быть вместе с единственной девушкой, которая делала брак привлекательным для него. Всего несколько слов — и все эти горести исчезли. Лишь с одним человеком мог разделить Генри эту новость — с сестрой девушки, которая, как оказалось, не умерла.

Генри понятия не имел, сколько времени добирался, — казалось, очень быстро, а с другой стороны, вероятно, целую вечность: ведь, пока он добрался с Пятой авеню в Грэмерси, все его ошибки были стерты, и он опять стал свободным человеком.

Последний и единственный раз, когда он побывал в спальне Дианы, он карабкался туда по шпалере, увитой плющом. Однако теперь Генри настолько вновь обрел свою бесшабашность, что направился прямо к парадному входу и обнаружил, что дверь легко открылась от его прикосновения. Иного приглашения ему и не требовалось, и он вошел в темную прихожую. Затем поднялся на второй этаж, не замечая деталей, и выбрал дверь, из-под которой снизу, в щель, просачивался свет. На этот раз Генри тоже не стал стучаться — просто повернул ручку и вошел.

Маленькая комната купалась в теплом свете лампы, которая освещала книжные полки и медвежью шкуру перед не растопленным камином. Рядом с камином, в старом кресле, сидела Диана с распущенными кудрявыми волосами, сосредоточенно глядя в книгу. Вероятно, она решила, что дверь открыла ее горничная, поэтому не сразу оторвалась от страницы. Ее глаза продолжали бегать по строчкам, будто ничего в мире не было важнее романа, который она читала. Дочитав до конца абзаца, она положила книгу на колени и подняла глаза. Осознав, что это не горничная, она открыла рот, словно собираясь закричать. Генри в мгновение ока очутился рядом и прикрыл ей рот рукой.

— Не надо, — мягко произнес он.

Ее глаза округлились, но, должно быть, Диану успокоил его тон. Однако ее карие глаза смотрели с удивлением и опаской. Наконец Диана сказала так же спокойно, как Генри:

— Ума не приложу, что это вы тут делаете.

— Я здесь нахожусь.

Блаженная улыбка Генри показывала, как он рад этому факту.

— Я вижу.

— Ди.

Опустившись на одно колено, он хотел взять ее за руку, но Диана оказалась проворнее и отдернула ее.

— Наша последняя встреча не располагает к дружелюбию, мистер Скунмейкер. Если вы действительно полагаете, что можете соблазнить меня в любую темную ночь, когда вам заблагорассудится, то вы заблуждаетесь.

Генри смутился, видя перед собой новую, холодную Диану. Он попытался призвать на помощь свой огромный опыт — быть может, он уже сталкивался с подобной ситуацией? Но с ним никогда прежде не было ничего подобного. Он несколько раз открывал рот, но был не в силах ничего произнести. Тогда он решил попытаться снова взять ее за руку, и, наконец, Диана это ему позволила, хотя и весьма неохотно. И тогда Генри вновь обрел дар речи.

— Элизабет жива, — сказал он.

Диана закрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, и выпрямилась. Она не отнимала у него свою руку — хороший знак, которому он до нелепости обрадовался, но продолжала пристально на него смотреть. Наконец она прошептала более сердечным тоном: