Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя

Дарья Христофоровна встретила его любезно, но казалась не в настроении, будто Киселев отвлек ее от важного занятия. Однако она, вежливо кивая головой, выслушала его и на минуту задумалась. На какой-то миг граф растерялся, не понимая, чего ему ждать. Княгиня отлично умела себя держать: сохраняя впечатление внимания к просьбе собеседника, она ничем не выдавала своей заинтересованности в услышанном или хотя бы какой-то реакции на него. Ее улыбка располагала к себе, но кто знает, последует ли за ней ожидаемое продолжение?

Наконец княгиня опустила уголки губ, и сразу стал заметен ее властный взгляд. Черты лица обострились — тонкий нос задышал напряжением, щеки разрумянились. И граф поймал себя на мысли, что и в своем возрасте княгиня все еще весьма эффектна и может притягивать к себе, наверное, не только взоры. Он знал: княгиня регулярно посещала моды и купания, старалась как можно чаще выезжать на прогулки и вела весьма здоровый образ жизни, позволявший ей даже сейчас не просто прекрасно выглядеть, но и сохранять привлекательность, хотя и увядающую.

— Ваше сообщение, граф, — сказала княгиня, — должно подтолкнуть к активным действиям любого, кто предан интересам России. И я тем более не могу оставаться равнодушной к вашей просьбе, хотя ее исполнение, вероятно, потребует от меня некоторой откровенности.

— Надеюсь, эта жертва не окажется для вас чрезмерной, — вежливо ответил ей Киселев, не совсем понимая, о чем идет речь.

Княгиня между тем поднялась и, не обращая внимания на немедленно вставшего с кресла вслед за ней Киселева, проследовала куда-то во внутренние покои особняка. Через некоторое время она вернулась в гостиную и попросила графа пройти за ней. Киселев, бережно держа в руках пакет с документами, переданными ему Шервалем, прошел за княгиней в ее будуар и остановился на пороге — изумленный неожиданной картиною.

На диванчике у камина, расположившись там очень удобно, сидел граф де Морни. Он, конечно, старался казаться уверенным и держаться вызывающе, но Киселев мгновенно уловил смущение, которое де Морни пытался скрыть под маской светского ловеласа. Граф был немного взволнован, как будто его застали случайно, и некоторая взбудораженность прически и легкомысленность в наспех застегнутых пуговицах сюртука позволили Киселеву определить, что подозрения его не беспочвенны. И он еще раз подивился необыкновенной энергии этой удивительной женщины, по-прежнему державшей свою руку на пульсе истории. И, как он теперь это выяснил, не только на пульсе.

— Надеюсь, что представлять вас друг другу — излишняя трата времени, — улыбнулась княгиня. — А потому оставлю на некоторое время наедине в надежде, что вам удастся не просто удивить, но и обрадовать друг друга.

Она вышла, и первым воскликнул де Морни:

— Итак, что это за дело, из-за которого княгиня решилась жертвовать своей репутацией? Полагаю, не какая-нибудь безделица, которую мы могли утрясти с вами в другой обстановке в более приличный час и при менее сомнительных обстоятельствах?

— Для меня — уверен, да, и смею надеяться, что и для вас тоже. — Киселев с достоинством поклонился де Морни.

— Слушаю вас, — кивнул тот, меняя позу на диванчике и перекидывая ногу на ногу.

Киселев улыбнулся. Волнение де Морни делало его уязвимым, а любая брешь в его обороне была графу сейчас лишь на пользу. Киселев оглядел будуар и сел в кресло, стоявшее с другой стороны камина.

— Здесь, однако, прелестно, — промолвил он, как будто и не собирался ничего говорить де Морни.

— Послушайте, граф, — разозлился тот, — мы оба не юноши на стезе, называющейся политикой. Давайте не будем уподобляться манерам прошлых лет! Революция сделала язык переговоров более демократичным и конкретным. А потому не теряйте времени, рассказывайте, что за неотложное дело возникло у вас ко мне.

— Это не революция, — пожал плечами Киселев, — это торговля и рынок лишили политику очарования искусства и сделали ее предметом обычных биржевых торгов.

— И каковы ваши ставки? — цинично бросил ему де Морни.

— Ставка — ваша жизнь и жизнь вашего брата, — тихо сказал Киселев, и по его тону де Морни понял, что русский дипломат не шутит.

— Объяснитесь, сударь!

— Недавно в мои руки попал один документ. Он подробно описывает некий проект, авторы которого хотели бы добиться продолжения нынешней катастрофы Франции, довести ее до полного финансового краха и заставить народ призвать в Париж того, кто немедленно возьмет власть в свои руки и, прикрываясь революционными лозунгами, восстановит монархию.

— Интересное предположение! — сощурился де Морни.

— Предположение? — улыбнулся Киселев. — Нет-нет, у меня на руках все имена и цифры. В документе указано, кому и за что уплачено, хотя я подозреваю, что без воровства и здесь не обошлось — для предвыборной кампании такие случаи не редкость.

— А почему я должен вам верить? — напрягся де Морни. — И откуда я знаю, что это все — правда? И почему вы пришли с этими цифрами именно ко мне?

— Как я уже сказал вам, — словно маленькому, объяснил ему Киселев, — у меня на руках не только цифры, но и имена. И если они станут известны всем, то количество претендентов на депутатские мандаты значительно сократится. А вот у парижской полиции прибавится работы.

— Не знаю, о чем вы говорите, — де Морни блеснул недобрым глазом в его сторону, — по даже если бы такой документ существовал в действительности, то он уже давно находился бы вне Франции, вне пределов досягаемости — вашей или чьей-либо еще.

— А вот в этом как раз нетрудно убедиться, — усмехнулся Киселев, многозначительно постукивая пальцами по принесенному с собою пакету.

— Но почему я должен вам верить? — Постукивание костяшек пальцев по хрусткому конверту, казалось, приковало к себе внимание де Морни.

— Потому что я ваш друг, а не враг, — просто сказал Киселев, — и надеюсь, что ваша приязнь к России основывается не только на внимании к ее прекрасной половине. Насколько я помню, вы проявляете большой интерес к сахарному делу в нашей стране.

— А вот от этого места — поподробнее! — воскликнул де Морни. — Я люблю все сладкое.

— Это заметно, — съязвил Киселев, но, увидев, как капризно и сердито вздернулись брови де Морни, осекся и сказал уже более миролюбиво: — Полагаю, вы считаете мое предложение приемлемым для обсуждения?

— Пока я слышал от вас лишь сказки, достойные газетных писак. Но если вы намерены вести деловой разговор, вам уже пора перейти к конкретным предложениям и сообщить мне некоторые цифры.