Сара Маклейн - Две недели на соблазнение
Джулиана снова закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Сосредоточившись на дыхании и стараясь не думать о том, что всего несколько слов этой давно забытой, почти чужой женщины поставили под сомнение законность ее появления на свет.
Когда же она открыла глаза, то встретилась с тем взглядом, с которым как раз и не хотела встречаться.
Герцог Лейтон не смотрел на ее мать, наблюдал за ней, Джулианой. И ей не понравилось то, что она увидела в его обычно холодных и непроницаемых янтарных глазах. Она увидела в них… жалость.
Смущение и стыд охватили Джулиану, окрасили ее щеки в алый цвет. Она почувствовала: сейчас ей станет плохо. И поняла, что не сможет больше ни минуты оставаться в этой комнате. Ей следовало немедленно уйти, пока она не совершила что-нибудь… совершенно неприемлемое.
Джулиана встала, отодвинув стул и не думая о том, что леди не покидают столовую посреди трапезы. Нарушая все правила нелепого этикета этой нелепой страны, она стремительно выбежала из комнаты.
Званый обед закончился почти сразу после прибытия вдовствующей маркизы. Гости стали поспешно прощаться якобы для того, чтобы дать семейству возможность обсудить произошедшее. Но скорее всего все торопились разнести по Лондону свежие сплетни о драматическом событии сегодняшнего вечера.
Саймон же мог думать только о Джулиане — о ее лице, когда она слушала пронзительный голос своей матери; о ее огромных печальных глазах, когда эта ужасная женщина сделала свое скандальное заявление — мол, она не Фиори, а Сент-Джон. И еще он думал о том, как она покинула комнату — вышла, расправив плечи и вскинув подбородок, то есть держалась с удивительной гордостью.
Он наблюдал, как отъезжают экипажи других гостей, и вполуха слушал, как герцог и герцогиня Ривингтон обсуждают, стоит ли им задержаться или оставить семью в покое.
Когда же они забирались в свою карету, Саймон услышал, как герцогиня тихо спросила:
— Может, нам по крайней мере присмотреть за Джулианой?
— Оставь ее на сегодня, любимая, — послышался идиотский ответ Ривингтона. А затем дверца захлопнулась, и их карета укатила.
Саймон стиснул зубы. Разумеется, они должны были присмотреть за Джулианой. Кто-то должен убедиться, что девушка не собирается убежать обратно в Италию… среди ночи. Но не он, разумеется. Саймон забрался в свою карету и задумался. Экипаж тотчас тронулся с места, но через несколько минут герцог постучал в стенку кареты и велел кучеру разворачиваться и ехать обратно. Он точно знал, где найдет ее. В конюшне, разумеется. Несколько конюхов, сидящих у входа в конюшню, тут же вскочили на ноги при виде герцога Лейтона. Но он знаком дал им понять, чтобы оставались на своих местах. И тотчас же вошел. Вошел с одной единственной мыслью — найти ее.
Услышав тихий шепот по-итальянски, Саймон остановился у двери стойла.
Стоя спиной к нему, Джулиана чистила свою лошадь скребком с жесткой щетиной. Когда же она стала расчесывать длинную белую гриву кобылы, та тихонько заржала от удовольствия и уткнулась носом в плечо хозяйки.
— Она даже не поняла, что я была там, — прошептала Джулиана по-итальянски, проводя скребком по широкой спине лошади. — Возможно, она даже не помнит о моем существовании.
Потом наступила тишина, и единственным звуком был тихий шелест ее смелого шелкового платья — полной противоположности ее печального шепота. Сердце Саймона сжалось от сострадания к ней. Ведь когда тебя бросила мать — это одно, но каким сокрушительным ударом должно было стать то, что мать походя отреклась от их жизни вместе.
— Впрочем, мне все равно, признает ли она меня вообще, — со вздохом прошептала девушка, и Саймон, услышав ложь в этих словах, почувствовал, как что-то сжалось у него в груди, так что даже трудно стало дышать. — Наверное, теперь мы можем вернуться в Италию, Лукреция, — продолжала Джулиана. — Может, теперь Гейбриел поймет, что мне не следует оставаться здесь.
Эти шепотом произнесенные слова, такие искренние и полные печали и сожаления, чуть не стали его погибелью. Прежде он считал, что она получала удовольствие от скандалов, следовавших за ней по пятам. Он думал, что она радовалась скандалам, провоцировала их. Но теперь, стоя в полутемной конюшне, Саймон наконец-то стал осознавать: скандал вовсе не ее выбор, скандал — ее бремя, ее крест.
— Не думаю, что ваш брат позволит вам уехать, — сказал он по-итальянски.
Джулиана резко развернулась к нему, и он заметил страх в ее огромных голубых глазах. Но страх тут же сменился раздражением, и она спросила по-английски:
— Вы давно здесь?
— Достаточно давно.
Она окинула взглядом стойло, словно искала путь к бегству. Словно боялась его. Но потом, похоже, вспомнила, что не боится никого и ничего. И, прищурившись, заявила:
— Подслушивать нехорошо, ваша светлость.
Он прислонился к дверной стойке и тихо сказал:
— Можете добавить это к списку моих недостатков.
— В Англии не хватит бумаги, чтобы перечислить их все.
Он с усмешкой ответил:
— Вы ранили меня в самое сердце, мисс Фиори.
Она нахмурилась и снова повернулась к своей лошади.
Потом пробурчала:
— Ваша светлость, разве вам никуда не надо?
Герцог пожал плечами.
— Я был приглашен на обед, но он слишком рано закончился.
— Судя по всему, было ужасно скучно, не так ли? Разве вам не хочется в ваш клуб? Могли бы рассказать там о сокрушительном ударе по нашей репутации другим надменным аристократам в облаке сигарного дыма, за стаканом скотча. И вообще, наверняка у вас есть дела поинтереснее, чем стоять в конюшне и смотреть, как я чищу свою лошадь.
— В вечернем платье. — «В потрясающем платье», — добавил он мысленно.
Она пожала плечами.
— Только не говорите, что на сей счет в Англии тоже есть правила.
— Правило существует. А именно: леди не должны чистить лошадей в вечерних платьях.
— Неужели?
— Да, не должны. И поверьте, я никогда не видел, чтобы лошадь чистила леди, так хорошо одетая.
— И сейчас не видите.
— Прошу прощения, не понял…
— Вы и сейчас не видите леди, делающую это. Думаю, после сегодняшнего вечера стало окончательно ясно, что я не леди, не так ли? У меня нет родословной, требующейся для подобной чести. — Помолчав, она пристально взглянула на него. — Зачем вы искали меня?
«Если бы я знал», — подумал Саймон.
Она вновь заговорила:
— Подумали, что теперь, когда наша мать вернулась, вы можете прийти ко мне в конюшню и я поведу себя так, как она? — Эти ее слова были на редкость дерзкими и неприятными, и Саймону захотелось схватить ее за плечи и встряхнуть хорошенько.
