Флорентийка. Книги 1-4 - Жюльетта Бенцони
— Пора! — сказала она. — Идемте! Нас ждут…
Внезапно она взяла Фьору за плечи и нежно поцеловала:
— Надеюсь, что вы будете счастливы, моя голубка, и счастливы надолго.
— Я никогда еще не чувствовала себя такой счастливой! — совершенно искренне сказала Фьора. — Ведь у мессира Филиппа есть все для того, чтобы сделать свою жену счастливой!
— Разумеется, но он солдат, и этим все сказано. Вам суждены долгие разлуки…
— Тем горячее будут наши встречи! А теперь пора! Ведь нас ждут.
Леонарда ничего не ответила и лишь распахнула дверь перед этим так хорошо, казалось бы, знакомым ей ребенком, который теперь менялся прямо на глазах. Решительно, предстоящее бракосочетание нравилось ей все меньше и меньше, но не в ее силах повернуть события вспять.
Под портиком у входа стояли в ожидании четыре одетые в черное фигуры: Бельтрами, Филипп, его приятель Прам и нотариус Буенавентура. Когда женщины подошли, Бельтрами взял Фьору за руку и повел ее по погруженному в сумерки саду к воротам. Ночь оказалась достаточно светлой, чтобы передвигаться, не боясь подвернуть ногу. Поэтому было решено не брать с собой факелов.
Добравшись до границы усадьбы, путники свернули на тропинку, поднимавшуюся к монастырю. Сюда не доносилось ни звука. Окрестные поля были безмолвны, казалось, они затаили дыхание и к чему-то настороженно прислушиваются. Не пролетали птицы, не лаяли собаки, не шуршали в траве мыши. Скрытые под темными плащами фигуры были похожи на вереницу призраков… Фьора двигалась как будто во сне…
Как во сне она увидела дверь, отворившуюся в маленькую часовенку, освещенную лишь толстой свечой в серебряном подсвечнике, поставленном на пол, да двумя маленькими свечками по обе стороны от алтаря. О торжественности момента свидетельствовали только красивые священные сосуды из серебра да расшитая золотом риза священника, блестевшая ярче, чем платье невесты.
Словно во сне Фьора наблюдала, как совершается обряд, протягивала руку, чтобы Филипп надел ей на палец массивное золотое кольцо. Тишину, окутавшую монастырь, нарушали лишь слова священника да всхлипывания Леонарды, которая не смогла сдержать слез.
Ощущение реальности происходящего вернулось к Фьоре только дома, куда довел ее из церкви Филипп. Она окончательно пришла в себя, увидев прямо перед собой искаженное страданием лицо Франческо Бельтрами, когда по привычке подставила ему лоб для поцелуя, прежде чем в сопровождении Леонарды и Хатун подняться в спальню, приготовленную для первой брачной ночи…
Смертельно побледневшее лицо Бельтрами напоминало лицо мученика: настала минута, когда дочь покидает его не для того, чтобы, как обычно, подняться в свою девичью спальню, а чтобы разделить ложе с мужчиной. Но какие физические мучения могли сравниться с душевными муками? К чувству унижения, вызванному необходимостью уступить шантажу, прибавилась жгучая ревность. Внезапно Франческо захотелось убить соблазнителя, которому понадобилось лишь мгновение, чтобы покорить сердце Фьоры, и который, как хозяин, войдет теперь в ее спальню
и завладеет ее телом…
Будучи по природе человеком честным, Бельтрами не мог не спросить самого себя: все ли отцы в подобных обстоятельствах испытывают такое чувство невыносимой утраты, такую мучительную боль? Вспоминая свадьбы, на которых ему довелось присутствовать, он вынужден был ответить отрицательно. Франческо устыдился своих мыслей, образов, рожденных воспаленным воображением. Если бы Фьора была его родной дочерью, он бы не знал подобных мучений. Но между ними не существует кровного родства, поэтому он и ведет себя, как мужчина, у которого отняли любимую женщину. Ему вдруг показалось, что он во второй раз теряет Марию…
Обычно такой воздержанный, в эту ночь Бельтрами изменил своей привычке и выпил больше, чем следовало. Он с нетерпением ждал утра, которое рассеет ночные кошмары, освободит его от ненавистного бургундца и навсегда вернет ему Фьору. Франческо с горечью сознавал, что именно последнее обстоятельство и побудило его принять дерзкое предложение де Селонже. Граф имеет право лишь на одну ночь, а у него в запасе останется вся жизнь. Едва ли такое было бы возможным, если бы мужем Фьоры стал флорентиец.
А в это время в просторной, украшенной цветочными гирляндами спальне, с теплым, пропитанным духами воздухом, Леонарда и Хатун готовили Фьору к ночи. Женщины расплели уложенные в сложную прическу косы и долго расчесывали длинные волосы расческой и щеткой, пока они не стали такими же мягкими и блестящими, как шелк. Затем они сняли с новобрачной украшения, освободили от роскошного платья, белья и медленными движениями втерли в ее тело быстро впитывающееся, пахнущее лесом и свежескошенной травой масло. Взяв обнаженную Фьору за руки, женщины подвели ее к широкой, покрытой пурпурным бархатом кровати с балдахином, которая, подобно огромному жертвеннику, занимала всю середину комнаты.
Они уложили новобрачную под шелковые, специально согретые простыни. Ее голова покоилась на подушке в ореоле темных блестящих кудрей. Затем Леонарда зажгла ночник у изголовья и поцеловала Фьору в лоб. Прежде чем выйти, воспитательница задернула полог кровати.
Звуки лютни, на которой наигрывала Хатун, замерли в отдалении, и Фьора, с трудом сдерживая бешеное биение сердца, осталась одна в освещенной красноватым светом ночника комнате…
Но ожидание было недолгим: слегка скрипнула дверь, послышались приглушенные ковром шаги и шорох раздвигаемого полога. Фьора инстинктивно зажмурилась, но, опомнившись, вновь широко открыла глаза, не желая упустить ни одной детали этой необыкновенной ночи.
Она увидела Филиппа. Стоя рядом с кроватью, он обеими руками поддерживал края бархатного полога. На его смуглом лице выделялись лишь горящие страстью глаза. На нем ничего не было, кроме коротких кальсон. Дрожащий свет ночника еще рельефнее подчеркивал мощную мускулатуру его стройных бедер, покрытой золотистыми волосами груди, плеч.
Завороженная, Фьора не в силах была оторвать от Филиппа глаз: он казался ей еще красивее, чем статуя Гермеса, которой так гордился Лоренцо де Медичи. Но вот он схватил и резким движением сдернул простыни и покрывало… Фьора почувствовала, как у нее запылали щеки. Она закрыла глаза, ожидая, что он заговорит, скажет ей хоть слово, но Филипп не торопился. Он взял ночник и поднял его над нервно напрягшимся телом девушки. Заметив, что она дрожит, Филипп улыбнулся:
— Чего ты испугалась? Разве зеркало никогда не говорило тебе, что ты красива?.. Так красива!.. Так нежна!..
Филипп отставил ночник и, упав на колени, прильнул губами к округлому животу Фьоры. По телу девушки пробежала Дрожь. Почувствовав это, он тихонько рассмеялся.
— Отличный инструмент, — пробормотал он, лаская трепещущую девичью грудь, — какую прекрасную любовную мелодию я мог бы извлечь из него…
Не вставая с колен, Филипп покрыл поцелуями все ее тело, нежно прикасаясь языком
