Леди на одну ночь (СИ) - Ольга Олейник
На следующий день он подал на развод и стал искать возможность добраться до Архангельска.
32. Признание
Несмотря на уверенность Кирилла в том, что белогвардейцы и союзники к весне сломят сопротивление Красной Армии, ничего подобного не произошло — они по-прежнему не смогли продвинуться дальше станции Обозерская на железной дороге и дальше Шенкурска на реке Вага. Письма брата утратили былую браваду и наполнились разочарованием. Победного марша по губернии не получилось, и Кирилл уже сожалел о своем решении записаться в добровольцы.
Дашутка в марте получила расчет и отправилась в родную деревню налаживать личную жизнь. В качестве свадебного подарка Шура выделила ей шерстяной отрез на платье, добыв его из тетушкиного комода — она решила, что Таисия Павловна уж точно не будет против — Дарья честно служила у них больше шести лет.
Отъезд девушки, которая за последнее время превратилась из горничной почти в подругу, сделал дом пустым. Теперь, когда Шура приходила из госпиталя, ее не встречал ни горячий самовар, ни теплая печь, и чтобы нагреть стылые комнаты, приходилось самой идти в сарай за дровами. Нет, она не считала себя белоручкой, но так уставала на работе, что сил на то, чтобы приготовить ужин, уже не оставалось. Часто она проваливалась в сон, едва добравшись до кровати, не сняв ни шаль, ни пальто.
Раненых в госпитале становилось всё больше и больше, и они уже лежали не только в палатах, но и в коридорах, и на лестницах. Многим из них врачи ничем не могли помочь — медикаментов не хватало.
В городе продолжались аресты, и поговаривали, что большевиков десятками, сотнями и даже тысячами бросают в тюрьмы, а то и расстреливают.
Прошел слух, что союзники намерены вывести свои войска из России в ближайшее время. Впрочем, в народе уже давно ходило недовольство иностранным присутствием, и потому отъезд интервентов даже офицерами и солдатами Белой Гвардии воспринимался как возможность привлечь на свою сторону местное население и перейти, наконец, в наступление.
Писем от тетушки по-прежнему не было. Из газет Шура знала, что Екатеринбург находился в руках белочехов, но поскольку новости из Сибири доходили до Архангельска с большой задержкой, даже в этом она не была уверена. Перестали приходить вести и от Кирилла. В том письме, что она получила от него в начале лета, он сообщил, что в войсках участились случаи дезертирства, несколько солдат из их полка перешли на сторону красных, а союзники начали отвод своих частей.
Эвакуацию союзников Шура видела и сама — американцы отплыли из Архангельска как раз в июне — на Двине вдоль набережной сразу стало меньше кораблей. В городе ждали, что и англичане вот-вот последуют их примеру.
— Ничего, сестричка! — подбадривал ее молоденький офицер Сергей Давыдов из пятой палаты, который каждый день встречал ее новыми, написанными за ночь стихами. — Нам без иностранцев еще сподручнее будет. Архангельск наконец-то снова станет русским. Признайтесь, ведь тошно было слышать на наших улицах английскую речь?
Шура не ответила ни «да», ни «нет». Ей трудно было разобраться в происходящем. Она хотела лишь, чтобы всё стало как раньше — чтобы закончилась война и в город вернулись близкие ей люди — брат и тетушка. Она хотела этого, но понимала — как прежде уже не будет. Никогда.
Она старалась приходить на работу без опозданий, чтобы до начала смены обновить список раненых, что лежали в закрепленных за ней палатах. Но однажды проспала и всю дорогу до госпиталя бежала без остановки.
— Шура, Шура! — окликнула ее старшая медицинская сестра Наталья Николаевна. — Тебя раненый из пятой спрашивает. Поторопись — он очень плох.
Сначала она подумала о Давыдове, но тут же вспомнила, что того выписали домой на долечивание еще накануне. Сердце бешено застучало — Кирилл! Все те недели, что прошли с последнего полученного письма, она думала только о нём.
Торопливо надела белые косынку и передник, побежала по лестнице, перескакивая через ступеньки. Распахнула дверь палаты.
Там было десять коек, и взгляд запрыгал по ним, пытаясь отыскать знакомое лицо. Но нет — брата среди раненых не было. Она задышала чуть спокойнее.
— Александра Сергеевна! — голос донесся с той койки, на которой вчера еще лежал Давыдов.
В худом небритом мужчине, что обратился к ней, она не сразу узнала Дерюгина. Он был так бледен, что лицо его почти сливалось с серой застиранной наволочкой на подушке. В нем не было прежней уверенности и прежнего лоска.
— Здравствуйте, Аркадий Сергеевич! — она подошла к его кровати.
Когда-то этот человек был неприятен ей, но сейчас для былых обид было не время.
Он потянулся, было, к ее руке, но даже такое простое движение ему не далось, и он снова откинулся на подушку.
— Посидите со мной, Шура, прошу вас!
Она была уже достаточно опытна, чтобы понять всю тяжесть его состояния даже без предупреждения старшей медсестры. Он был ранен в живот и, судя по всему, потерял много крови.
Она присела на краешек кровати, и на лице ее появилась уже профессиональная подбадривающая улыбка.
— Я посижу, Аркадий Сергеевич. А вам не стоит сейчас разговаривать. Вам нужно больше отдыхать.
Его губы дрогнули в болезненной ухмылке.
— Отдыхать? К чему? Мне нужно поговорить с вами, Шура! Я должен был сделать это давно и, собственно, ради этого я и приходил к вам тогда.
Они оба смутились, вспомнив о прошлой встрече.
— Простите меня, Шура, если сможете. Я повел себя как скотина. Только увидел вас и потерял голову.
Вспоминать об этом не хотелось ни ей, ни ему, и она сказала:
— Я не держу на вас зла, Аркадий Сергеевич! Давайте забудем о том, что было.
Но он яростно замотал головой, потратив на это слишком много сил, и тяжело задышал, будучи уже не в состоянии произнести ни слова. Шура поднесла к его губам стакан с водой, и он с трудом сделал глоток.
— Да, забудем, — согласился он. — Но
