Анита Берг - Любовь — прекрасная незнакомка
Энн почувствовала, что испытывает совершенно нелогичное облегчение оттого, что он назвал ее «дорогая». Значит, его гнев был вызван не тем, что она смеялась! Но какое это теперь имеет значение? Она посмотрела на его хмурое лицо, на тонкие руки, так нежно ласкавшие ее прошлой ночью, и невольно, наперекор своим добрым намерениям, взяла одну из них, поднесла к губам и поцеловала.
— Агапи! — застенчиво сказала она.
Алекс улыбнулся, весь его гнев испарился, на лице снова появилось мягкое выражение.
— Это как раз то, что мне необходимо: спокойная женщина, которая поможет и мне оставаться спокойным и сохранять чувство перспективы. Но ты ничего не ешь, радость моя!
— Я никогда не завтракаю.
— Нужно есть, ты ведь не обедала и, если память мне не изменяет, провела напряженную ночь. Вот, возьми. — И он, несмотря на протесты Энн, начал кормить ее, поддевая вилкой еду со своей тарелки. Потом отодвинул тарелку. — Иди сюда, — распорядился он и притянул ее к себе на колени. Она пыталась сопротивляться, но он был сильнее.
— От тебя пахнет мылом, — удивленно сказал он, целуя ее в шею.
— Я забыла вчера захватить духи, — объяснила она, — все делалось в такой спешке.
— А те, что в ванной, тебе не понравились?
— Да нет, там прекрасные духи, — выдавила из себя Энн.
— Почему же ты не надушилась?
— Я не знаю, чьи они, — чопорно ответила она.
Алекс рассмеялся.
— Теперь понимаю, почему ты явилась в спальню, завернувшись в полотенце, и не надела тот красивый пеньюар. Ты ревнуешь! — торжественно воскликнул он.
— Ни капельки! Это было бы просто смешно! Какое у меня право ревновать? Просто я никогда не стала бы пользоваться чужими духами и одеждой и не хотела бы, чтобы другая женщина, к тому же совсем незнакомая, пользовалась моими!
Он продолжал смеяться.
— Так кому, по-твоему, принадлежат эти вещи?
— Откуда мне знать? — огрызнулась Энн.
— Давай, давай, Анна, попробуй угадать! Как ты думаешь, кому они принадлежат?
— Я полагаю, твоей жене, и не собираюсь ими пользоваться.
— Ты настоящая англичанка, все, по-твоему, должно быть корректно и благопристойно, не так ли? Ты согласна делить со мной постель, но все остальное для тебя табу. Странно, на мой взгляд!
— Это совсем другое дело! — вспыхнула Энн.
— А я считаю, что это гораздо хуже. Фи, миссис Грейндж!
Энн рассердилась. Смотреть правде в глаза было достаточно неприятно и без его поддразниваний. Для него все это было игрой, и в этой игре он, видимо, имел большой опыт, с горечью подумала она, и глубокая морщина прорезала ее лоб.
— Прости, дорогая, мне не следовало дразнить тебя. Не хмурься так сердито. — Он хотел поцеловать ее, но она отвернулась. — Агапи, любимая! Все это твое и не принадлежат никому другому. Я купил это для тебя. У меня нет жены, моя ненаглядная!
— Нет? — недоверчиво спросила она.
— Нет! Клянусь жизнью, дорогая, миссис Георгопулос не существует! Ты мне не веришь?
— Верю, — ответила она, но не совсем твердо.
— Я должен был сказать тебе об этом раньше, Анна, прости меня! Моя жена умерла более десяти лет назад, — серьезно добавил он.
— Мне очень жаль, — солгала Энн, прекрасно понимая, что не испытывает ничего, кроме облегчения.
— Именно поэтому, когда мы были в картинной галерее, я понял, что смерть коснулась и тебя. Что-то в твоем облике говорило об этом.
— Мне кажется, это что-то быстро исчезает. Может быть, слишком быстро!
— Ни в коем случае! Наоборот, очень хорошо, что это так. Поверь мне, ждать десять лет, пока это случится, слишком долгий срок! — Он улыбнулся. — Но день проходит, пойдем погуляем. — Он дал ей соскользнуть со своих колен.
— Я только вымою посуду. — Она повернулась к раковине.
— Не нужно, это сделают слуги.
— Какие слуги?
— Здесь есть слуги. Я велел им не показываться.
— Совсем как у Петэн! — Она засмеялась. — Какой ты все же скрытный, Алекс!
— Дело не в скрытности. Просто у меня очень развит собственнический инстинкт. Пошли!
— А я-то решила, что ты меня прячешь, — смеясь сказала Энн.
Взяв ее за руку, он увлек ее за собой. Когда они проходили по холлу, она спросила:
— Кому принадлежит этот красивый дом?
— Компании, в которой я работаю. Обычно он служит для деловых приемов.
— И тебе разрешают им пользоваться? Должно быть, тебя очень ценят?
Она вопросительно взглянула на него, но он пропустил ее слова мимо ушей и принялся рыться в стенном шкафу, подыскивая для них плащи.
Прижавшись друг к другу, они гуляли по мокрому саду, потом пересекли буковую рощицу, где с обнаженных по-зимнему ветвей деревьев стекали струйки дождя, и вышли к небольшой бухте. На море неистовый декабрьский ветер вздымал волны, покрытые клочьями пены. Они разбивались с громким рокотом, за которым следовало шуршание уносимой водой гальки. Ударяясь о берег, волны поднимали фонтан брызг. С плащей Алекса и Энн сбегала вода. Они с трудом пробежали по скользким камешкам и уселись между двумя большими скалами, защищавшими их от брызг и заглушавшими шум прибоя.
— Я люблю море, — сказала Энн, откинув голову, чтобы стряхнуть воду с волос.
— А я его терпеть не могу! — с ожесточением произнес Алекс. — Ненавижу! — И он сердито бросил камешек в воду.
— Почему? — удивленно спросила Энн.
— Мне пришлось против собственного желания много лет служить на флоте. Моряк должен любить море, но я ничего другого не умел делать, а мне нужно было содержать мать и сестру.
— Твой отец умер?
— Мой отец! — насмешливо засмеялся он. — Мой почтенный родитель растранжирил сперва все свои деньги, потом деньги моей матери и решился почить в бозе только после того, как тратить было уже нечего. Он был заядлым картежником и ухитрился проиграть даже фамильное поместье нашей семьи. Я поступил в торговый флот, а надо тебе сказать, что торговые суда могут быть сущим адом, если капитан и первый помощник — подлые негодяи. Когда работаешь в таких условиях, начинает казаться, что жить совсем не стоит. Проводишь в море неделю за неделей, потом попадаешь в порт, но разве простые матросы способны кого-нибудь заинтересовать? Кончается тем, что попадаешь в публичный дом к мерзким проституткам.
— За что же ненавидеть этих несчастных женщин, Алекс? Я уверена, что большинство из них продает себя не от хорошей жизни! — горячо сказала Энн, возмущенная нетерпимостью Алекса.
— Анна, ты никогда не встречалась с подобными созданиями и говоришь так по неведению, уверяю тебя! — У Алекса был очень рассерженный вид. Энн не понимала, что вызывает в нем такую ярость. — Как бы то ни было, — продолжал он нормальным тоном, — я получил повышение — меня перевели в пассажирский флот. Условия там были лучше, но появилось новое осложнение: если моряк не окончательный урод, все одинокие женщины-пассажирки, а иногда и замужние вешаются на шею. Они рассматривают экипаж судна как жеребцов, включенных в перечень оплаченных услуг. Я прослужил на море до тридцати лет — до тех пор пока мама не умерла, а сестра не вышла замуж.
