Барбара Картленд - Любовь и колдовство
— И больше не вернетесь? — с волнением спросила девушка.
— В Гаити не слишком привечают мулатов, — заметил Андре.
— А вы говорите на прекрасном французском языке, — задумчиво сказала монахиня.
— Возможно, — улыбнулся Андре. — Мы, люди со смешанной кровью, стараемся перенять от родителей все лучшее. Правда, это не всегда получается.
В этот момент Томас принес завтрак — яичницу и разноцветные овощи, красиво порезанные и разложенные на настоящей большой тарелке.
Андре заметил, что слуга явно постарался угодить даме, — на тарелке получился пестрый, причудливый узор.
Увидев это великолепие, сестра Девоте по-детски хлопнула в ладоши.
— Как замечательно! Я вам признаюсь, я не просто хочу есть, я голодна, как три тигрицы.
— Тогда чего же мы ждем? — воскликнул Андре. — Скорее за стол!
Но монахиня не сразу принялась за еду.
— Мы должны прочитать молитву! — серьезно сказала она.
— Так давайте прочитаем, — согласился Андре.
Сестра Девоте сложила руки, ладошку к ладошке, отчего стала похожа на маленькую девочку и, полуприкрыв глаза, начала произносить знакомые Андре с детства латинские фразы.
Андре молча, с восхищением наблюдал за ней.
Закончив, девушка сказала с укором:
— А ведь вы не молились!
— Я наблюдал за вами. Я уверен, вы молились за нас обоих, и в этот столь важный для нас миг бог с удовольствием смотрит, как мы приступаем к трапезе.
— Если вы будете насмехаться, я почувствую себя виноватой и убегу, — шутливо пригрозила сестра.
— И пропустите чудесный завтрак, — заметил Андре.
За завтраком девушка развеселилась, она то и дело смеялась, иногда смущенно, иногда совершенно беспечно.
Несколько раз Томас входил в комнату, принося все новые закуски, очевидно, приготовляемые на ходу специально для гостьи.
В заключение завтрака молодым людям были поданы отварные початки молодой кукурузы и целое блюдо разнообразных фруктов.
— Какой сытный завтрак! — сказала монахиня, аккуратно вытерев рот салфеткой. — Мне кажется, я наелась на целый год вперед.
— А что, вас кормят очень скудно? — заинтересовался Андре, не представлявший себе повседневной жизни монастыря.
— Мы не голодаем, но пища очень простая и… однообразная, — отчего-то смутилась девушка. — Впрочем, я несправедлива к сестре Мари. Она очень старается разнообразить наш стол. Правда, у нее маловато воображения.
— Что ж, пока я здесь, вам было бы глупо лишать себя нашего с Томасом гостеприимства, — приветливо сказал Андре. — У Томаса воображения предостаточно. А из курицы он делает такое жаркое, какого мне не приходилось пробовать ни в одной из стран, где я был.
— Какой вы счастливый, что можете путешествовать, — мечтательно сказала монахиня.
— Да, это большое благо, — кивнул Андре. — Однако мне хотелось бы большего. Я желал бы иметь настоящий дом, который даже снится мне во сне, но пока не могу позволить себе подобной роскоши.
— Ради этого вы и приехали сюда? — догадалась монахиня.
— Да, и я был бы очень рад найти то, что оставил мне мой отец. С помощью спрятанных им денег я мог бы устроиться в жизни. Но возможно, я ошибаюсь, и из моих замыслов ничего не выйдет.
— А как в Англии живется мулатам? — спросила девушка.
Андре почувствовал, что опять непозволительно расслабился. Правда, их разговор не касался мулатов непосредственно, но он начисто забыл о своем маскараде и пренебрегал главной заповедью Жака: не прилагал усилий, чтобы мыслить, как мулат.
Он с радостью признался бы своей новой знакомой в обмане, но решил, что не вправе это сделать. Ведь сестра Девоте была окторунка и почувствовала бы себя в присутствии европейца скованно.
Более того, узнав чужой секрет, она оказалась бы в трудном положении. Для такой юной девушки соблазн поделиться тайной с подругами слишком велик. Кто знает, как отнеслись бы к такому знакомству другие монахини. Вполне возможно, все они ополчились бы против своей сестры. Ведь чернокожие, а именно негритянки, составляли, по-видимому, большую часть монахинь, в массе поддерживали правительство страны, подстегивавшее в людях ненависть ко всем европейцам.
— Я не страдал там от дурного отношения, — неопределенно ответил Андре, подумав про себя, что он понятия не имеет, как чувствует себя мулат среди англичан.
Возможно, сестре Девоте было важно узнать правду, но ему не хотелось лгать, и он поспешил заговорить на другую тему.
— Расскажите лучше о своей семье, — предложил он. Однако сестра Девоте была явно не расположена говорить о себе.
— Я сирота, — кратко ответила она. — Монахини нашего монастыря посвящают себя служению Христу. Он — наша семья и наша жизнь.
Андре встал из-за стола.
— Хотите посмотреть сад? — спросил он. — А может быть, вы хотели бы осмотреть другие комнаты? Впрочем, я вам не советую: они в еще худшем состоянии, чем эта, и производят самое безрадостное впечатление.
— Я предпочла бы пойти в сад, — сказала сестра Девоте.
— Только осторожно, ступени поломаны, вы, конечно, легонькая, как перышко, но я не могу обещать, что какая-нибудь доска неожиданно не подломится.
Девушка сама протянула Андре руку и стала осторожно спускаться.
Андре хотелось обнять ее, привлечь к себе, но он одернул себя.
«Я должен быть осторожнее, — подумал он. — Эту девушку слишком легко напугать. А бегает она очень быстрое Едва ли было бы просто уговорить ее вернуться», — подумал он.
Ему было странно, что он не видит в своей гостье монахини, а обращается с ней, как с обыкновенной девушкой. Раньше ему казалось, что монашеский сан полностью отрезает людей от мира. Они выпадают из мирской жизни, а следовательно, не могут вызывать к себе обычной привязанности. Пожалуй, он был не прав. Сестра Девоте возбуждала в нем острую нежность, сочувствие. Любовь?
О, как ему не хотелось расставаться с ней! И хотя они знали друг друга совсем мало, Андре казалось, что эта девушка принадлежит ему.
Если бы это было возможно, он взял бы ее с собой в Лондон, как сделал бы, если бы она была Саона.
Андре старался избавиться от наваждения, приписывая его местному климату.
Он, граф де Вилларе, потомок блестящего, старинного рода, имел долг не только перед матерью, единственной близкой родственницей, но и перед Францией, куда ему, несомненно, предстояло вернуться, наконец, перед своими предками.
Многие из них сложили головы, пав жертвами кровавой революции. Многим приходилось мириться с наполеоновским режимом, что не делало чести их роду.
Тем ответственнее была миссия Андре де Вилларе: ему, изгнаннику, надлежало сделать достойную партию, которая послужила бы во славу их семейству, и продолжить их род.
